Иркутск – Москва - Александр Борисович Чернов
Петрович в самом деле был чертовски зол. И наконец его прорвало. Рано или поздно это должно было случиться. Вопрос был только во времени, месте и в персоналиях тех, кто удостоится роли громоотвода. Его до печенок достало, что кто-то постоянно — как сегодня, или как позавчера, или как неделю назад — или в каких-то глупейших мелочах, или по крупному, регулярно пытается исковеркать и испохабить все его гениальные планы и расчеты. Как тот, на всю жизнь памятный ему козел-поручик, не проверивший контакты батареи в день пришествия Камимуры под Владик. Ему до полусмерти обрыдло удивляться тому, как периодически не выполняются самые ясные и четкие его указания. Или подчиненные их не так понимают в силу своей общей тупости, или вместо очевидных и логичных действий, которых он ждет, творят черт-те что!
Конечно, он знал кто и по какому поводу сказал крылатое: «других писателей у меня для вас нет». И работать начальнику и командиру приходится с тем человеческим материалом, который у него в наличии. Но он смертельно устал бесконечно винить себя за то, что, мол, сам-де плохо объяснил; не убедился: а верно ли поняли его распоряжение? Ну, а что делать прикажите, если у твоего поручения просто нет вариантов двойного толкования⁉ Вот, как сейчас, к примеру: одному придурку было приказано лежать в постели, а другому — его бдить. И охранять от него же самого…
Короче. Петрович не сдержался… Подробности и фразеологию адмиральского разноса здесь лучше опустить, ибо худлит читают не только бывалые индивиды, потертые жизнью и мужским обществом. Но и дамы. И юноши, неокрепшие еще и не просоленные солью земли, моря и небес. Поэтому, скажем так: граф Руднев был несколько излишне и, пожалуй, даже не вполне оправданно, резок. Как по отношению к находящемуся в смятенных чувствах молодому кораблестроителю, так и по отношению к своему верному, честному и души в нем не чающему ординарцу…
* * *Разряд бешенства схлынул. И Петрович вновь получил возможность соображать и адекватно оценивать окружающую его действительность. Где гармония и порядок были восстановлены. Вопрос только, как долго этот «созидательный» процесс продолжался, какие методы были использованы и какой ценой достигнут результат? Волна норадреналина смыла все пикантные подробности начисто, как обычно бывает после внеплановой драки… Костенко, пунцовый, как будто рак из кастрюльки, сжавшись в комок, если данное определение вообще применимо к мужчине ростом под метр восемьдесят, сидел в углу купе. Глаза закрыты, пальцы здоровой руки вцепились в колено. Чибисов отсутствовал, как класс…
«Так. Возможно, я наговорил немного лишнего?.. А разве нагоняй они не заслужили?.. В какой-то степени, да. Но чтобы за это — так… Нет, пожалуй, я точно плесканул через край. Как с цепи сорвался. Стыдно Вам, товарищ адмирал, стыдно… Но, что сделано, то сделано. Возможно, кому-то оно на пользу пойдет. Ладно, займемся реанимацией юного джентльмена по второму разу.»
— Владимир Полтевктович, Вы меня хорошо слышите, надеюсь?
— Очень. Хорошо… Ваше сиятельство.
«Наверное, таким тоном отвечают надзирателю в камере смертников на сочувственное „До свиданьица…“ в тот час, когда за тобой пришли…»
— Прекрасно. А теперь очнитесь, пожалуйста. Я не прошу Вас забыть все, что мной было высказано в последние минуты. Но сделать скидку на то, что из-за Вашей утренней выходки у меня никаких нервов уже не осталось, Вы должны.
— Я понимаю, Ваше превосходительство.
— Угу… «Сиятельство… Превосходительство…» Понимает он, понимаешь… Так-так… Вы меня снова выбесить решили? Или что, Владимир Полиевктович?
— Никак нет… — Костенко наконец открыл глаза, в которых читались обреченность, тоска и какая-то мутная безнадега, от чего Петровичу вдруг стало не по себе: «Блин. Я, похоже, бедного парня так унасекомил, что ему реально жить не охота. От такой свистопляски становишься психопатом массового поражения. И, похоже, не ему одному досталось…»
— Очень хорошо, если так… Кстати, а Чибисов мой где?
— Вы его выгнали.
— К себе в купе?
— Нет. Вообще прогнали. Со службы. И отдали приказ убираться… к чертовой матери с поезда на первой же станции. Где доложить старшему воинскому начальнику, что он демобилизован Вашим приказом.
— Чушь какая-то. Мы нигде не вставали, пока я тут с Вами… разговаривал?
— Не помню… — Костенко тяжко вздохнул и выразительно хлюпнул носом.
— Ясно. Володя, Вы посидите здесь пока, подождите меня. Я скоро вернусь. Но не вздумайте мне своевольничать. Просто сидеть, ждать… очухиваться. Я ясно выразился?
— Так точно… Ваше… Всеволод Федорович.
— И поймите: Ваше второе пришествие в этот мир, не есть стечение обстоятельств, а промысел Божий. Ему и нам всем Вы нужны живым и здоровым. Но все вопросы и ответы потом. Мне многое Вам рассказать предстоит. А сейчас я Вас покину ненадолго. Надо перед Тихоном извиниться, уж ему-то точно ни за что досталось на орехи.
* * *Когда Петрович в разобранных чувствах возвратился к себе после объяснения с Чибисовым, Костенко все также сидел на кресле в уголке купе. Лишь взгляд его трансформировался из потерянно-несчастного в вопрошающе-серьезный. Что не удивительно, с учетом некоторых подробностей адмиральского монолога на повышенных, которые граф Владивостокский уяснил из спутанных слов ординарца. Теперь их отец-командующий ощущал себя одновременно маргинальным дерьмом и без пяти минут пациентом психушки.
Потрясающе, какие дикие выхлопы может давать у недостаточно закаленной жизненными коллизиями натуры месяцами накапливающееся напряжение! Конечно, проще кивать на характер и сложившиеся обстоятельства. Но, возможно, дело в том, что по воле Зевеса или профессора Перекошина, Петрович в миг вознесся из протирающего штаны на гражданке «офиспланктона», пусть и с задатками неплохого программера, до командира крейсера? А затем, благодаря собственным авантюризму, патриотизму и еще какому-то «изму», помноженным на азарт детско-юношеского мореманства, угодил под адмиральские эполеты. Но… Но не пройдя перед этим главной школы любого стоящего флотоводца — многолетнего опыта подчинения и командования, от мичмана до капраза. Опыта службы, рутинной работы с коллективом людей, разных по положению и способностям, по мотивации, настроениям, по отношению к делу, к товарищам и к тебе.
Именно этот
