Иркутск – Москва - Александр Борисович Чернов
А момент, когда что-то подобное начинало накатывать в критической ситуации, был! И если бы не холодная, остзейская рассудительность Стеммана, когда разборка «Богатыря» с отрядом адмирала Катаоки близилась к кульминации, кто знает, как бы повернулось тогда дело? Тут вам не анекдотец про психанувшего хирурга, швыряющего свой скальпель и прочие железяки в разверстое чрево пациента с истерическим воплем: «Ничего не получается! Везите к терапевту!..»
Только сейчас, в свете неожиданного шизозакидона на ровном месте, до Петровича дошло, сколько нервов высосали из него война и ответственность за год с небольшим. Как внезапно выяснилось: он вовсе не Железный Дровосек из породы воинов, про которых говорят «кому война, кому мать родна». То, что постоянный стресс давил на психику лишь неполных пятнадцать месяцев, безусловно, его спасение и удача. Но и после такого, относительно короткого периода испытаний на излом, ему предстоит восстанавливаться. Возможно, долго. Возможно, медикаментозно… Тут и подумаешь, что творилось с душами и разумом миллионов обычных людей, кому война была отмеряна годами. Кому в нашей истории довелось пройти через страшные «пятилетки» мировых мясорубок.
Но на счастье Карпышева/Руднева, в момент первого душевного кризиса рядом с ним оказался Василий Балк. Точнее, подполковник Колядин. И заряда добротной командирской прочистки-прокачки мозга во Владике, после первого облома с Камимурой, Петровичу хватило чтобы «исполнить свой долг перед лицом неприятеля», как пишут в наградных немцы. Но пушки смолкли, и… батарейка села. С искренним удивлением он внезапно осознал, что вот сегодня, сейчас, уже ни за какие коврижки он не согласится встать на мостик супердредноута, чтобы повести российский флот в горнило битвы, типа мега-Ютланда. Что ему тупо осточертело кем-то, зачем-то командовать. И хочется свалить от всего этого, куда глаза глядят…
«Что это со мной, Господи? Перегорел? Сломался? „Война — дело молодых, лекарство против морщин“? Или просто нужен отдых, „привал“? Нет, с такими настроениями ты, Петрович, и „слона не продашь“, и с дядей Алешей не побоксируешь. А черкнуть пару строчек „по собственному желанию“, как пару раз ты решал проблемы ТАМ, тут не получится. Или, может быть, юзнуть старый, проверенный способ? Но тогда Руднева своего потревожу, нарвусь на очередной нагоняй от альтер-эго… Эх, плюнуть бы на все… да, вернуться в Иркутск? Ведь Наталья Ивановна там, их гастроль продлится еще неделю. Друг мой, Наташенька… как же я по тебе уже соскучился! Это просто звиздец какой-то! На людей бросаюсь…»
* * *— Всеволод Федорович, Вам плохо?..
— Что?.. Кому? Мне плохо? — осторожный вопрос Костенко резко вывел Петровича из столбняка накатившей рефлексии, — Нет Володечка. Мне хорошо.
А про себя добавил едва не сорвавшуюся с языка цитату из школьного анекдота: «Мне плохо?.. Да мне звиздец!! Свинья проклятая…» — Если кто позабыл, это про Винни Пуха, рухнувшего с дуба, после расстрела Пятачком воздушного шарика и задницы алчного до меда медведя-воздухоплавателя — «Вот, скажи-ка на милость, как тебе теперь объяснять, что фраза „загнать клаву в анус без бизнес-геля“ несет в себе некий более высокий сакральный смысл, чем тот, что остался в ваших с Чибисовым головах? Кто же она такая, эта таинственная Клавдия? И на счет вазелина, вы, как пить дать, что-то совсем другое подумали…»
— Я должен перед тобой извиниться, Володя. Прости мне, пожалуйста, этот срыв. И забудь те резкости и глупости, ради Бога. Просто, похоже, нервы ни к черту…
— Всеволод Федорович, Ваше превосходительство… Это все — только моя вина! Что Вы…
— Подожди. Не переводи стрелки. Дай закончить мысль… Ты прекрасно знаешь, что на флоте у меня репутация либерала, если не без пяти минут, как демократа. И знаешь почему: да, я никому из подчиненных мне адмиралов и офицеров не позволяю относиться к унтерам и нижним чинам по-скотски. Не к ним, к людям, как к скотине безгласной, а — по-скотски. Поскольку такое поведение эпохи рабства или неолита, опускает культурного человека, русского офицера, на подлый уровень продавца и покупателя, что был на рынке невольников у средневековых хазар, османов или древних египтян.
Времена дикого барства закончились в России. Баста!.. Кстати, на эту тему, Володя, у меня были жесткие столкновения. Например, с капитаном первого ранга Виреном, ныне покойным. Он меня не понял. Или с контр-адмиралом Бэром, ныне здравствующим. И который, вскоре, я очень надеюсь, получит вице-адмиральские эполеты. Вполне заслуженно, кстати. В том числе и потому, что сделал из наших бесед правильные выводы, — Петрович сделал небольшую, многозначительную паузу, по глазам Костенко убедившись, что его молодой собеседник верно оценил сказанное.
— Это я к тому, что могу объяснить случившийся со мной срыв лишь одним: накопившейся усталостью. Нервы расшатаны войной и будущей неопределенностью. Попробуй-ка на минутку оказаться в моей шкуре: с палубы я перехожу в кабинет петербургского столоначальника. Конечно, «исправлять дела» главы МТК и важно, и ответственно. Только мне предстоит там многое действительно исправлять. А многое — ломать. Через колено. Причем, в тот критический момент, когда флоту и промышленности предстоит создание новых, гораздо более сложных, чем нынешние кораблей, модернизация верфей и завязанных на них производственных цепочек.
И ты, голова светлая, должен понимать, что противник там мне противостоит покруче, чем Того и вся его самурайская братия. Конечно, японцы, они тоже серьезные господа оказались, но в столичных-то умников из двенадцатидюймовки не выпалишь и в тамбуре вагона не пристрелишь… Ты же не подумал, что это я всерьез тебе и Тихону говорил?.. Нет? Вот и слава Богу. Кстати… Куда ты дел ту бумагу за подписью офицера ИССП, которую я тебе дал прочитать?
— Съел я ее… Всеволод Федорович.
— Э… Как это? То есть…
— Да. В буквальном, прямом смысле. Порвал и проглотил. Чтобы…
— Стоп. Ты, что же, в самом деле подумал, что я с
