Попова Александровна - Пастырь добрый
- По-моему, - возразил Райзе, - заключение выдается уже на нарезанное мясо, и режет его тоже какой-то особый умелец. Хотя, может статься, что и тушу тоже кто-то инспектирует... Хрен их разберет, с их задвигами...
- А потрошит - тоже особый умелец? - едва слышно уточнил Штойперт.
Мгновение все смотрели на приезжего эксперта молча, то ли осмысливая сказанное, то ли просто лишь сейчас уразумев в полной мере, что случайный очевидец их расследования стал внезапно его полным участником; наконец, Ланц возразил все так же тихо:
- Не знаю. Но готов поспорить, что любого еврейского потрошителя в шею погнали б с его должности, если б он это делал так. Это первое. А второе...
- Второе, - подтвердил Курт, - заключается в том, что здесь чувствуется рука... христианина. Извращенного, пораженного злом, если угодно, но...
- Почему? - не унимался Штойперт; он поморщился.
- Считай это чутьем следователя, - не удержавшись от сарказма, отозвался Курт резко. - Нюх на след; это моя работа, помнишь?.. Готов правую руку положить против гнутого медяка - эти здесь ни при чем. Но ad imperatum[68], если под подозрение попали бойни, мы будем должны задержать всех - и наших, и их. И самое страшное во всем этом то, что горожане не станут выслушивать, как ты, моих объяснений и уж тем паче принимать их на веру; если мы арестуем хотя бы одного иудея, весь еврейский квартал заполыхает уже к завтрашнему полудню.
- К полудню он уже дотлеет, - угрюмо возразил Ланц. - Надо заблаговременно запросить солдат у бюргермайстера; наших людей едва хватит на то, чтоб уберечь от такой же участи Друденхаус.
- Не посмеют, - покривился Райзе, с сожалением заглянув в свою опустевшую флягу. - Но, чую, завтра в Кельне и впрямь будет жарковато. А, собственно, отчего бы не они? Мы по все тем же предписаниям не имеем права исключать этого.
- Не суть, - отмахнулся Курт с раздражением. - Допустить беспорядков мы тоже права не имеем, а они будут, ибо нет кого-то одного... или пусть двоих, даже троих, кого довольно забрать по-тихому; мы даже не знаем, кого именно. А брать, если in optimum[69], надо всех сразу, дабы не только хотя бы опередить недовольство горожан, но исключить и возможность для убийц уйти.
- А для этого хорошо бы изучить весь штат их кровопускателей, потрошителей и мясорубов, - подытожил Бруно с кривой усмешкой. - Мило. Полагаю, много времени это не займет; месяца за два управитесь... Есть у нас эксперты по евреям?
- Враз всех взять не выйдет, - согласно кивнул Ланц, оставив на сей раз его колкости без ответа. - Для начала надлежит выяснить, кого именно, а одно это уже - прав Хоффмайер - непросто, и главное заключается в том, что и спросить-то не у кого. Стоит нам арестовать их торговца мясом, к примеру, и вести тут же разлетятся по всему кварталу. И по всему городу, что хуже. Эти мигом попрячутся, пользуясь тем, что мы не обо всех из них знаем; и не стоит исключать такого варианта, что горожане найдут их прежде нас. В том смысле, что, спалив половину квартала и перерезав вторую, по теории вероятий они попадут и на тех, кто нам нужен.
- Все можно сделать по-тихому, - возразил Курт. - Дайте мне немного времени, и я раздобуду человека, который выдаст нам всю нужную информацию. Через час-полтора Кельн начнет засыпать, и я смогу доставить его, лишнего внимания не привлекая. Патрули обойти несложно - мы знаем, где они.
- Допускаю, - согласился Ланц со вздохом. - Однако теперь со всем этим надобно идти к старику: дело чрезмерно нешуточное. Без его дозволения мы в настоящий момент шагу ступить не можем, тем паче, что шаги предстоят столь решительные.
- Стало быть, я к нему, - кивнул он, поднимаясь, и тронул притихшего эксперта за плечо. - Идем-ка; Керн захочет услышать твои выводы от тебя лично.
- Вообще, майстер обер-инквизитор просил заключение оформить письменно, - нерешительно возразил тот, и Курт мрачно усмехнулся.
- И кого ты этим удивил... Знаешь, отчего наш старик до сих пор не преставился? Оттого, что Господом все еще не составлен письменный запрос касательно необходимости подобных действий... Идем. Чрезвычайность ситуации даже он способен осмыслить.
***Чрезвычайность ситуации осмыслилась всеми без исключения; двое стражей Друденхауса, узнавшие, что на задержание надлежит отправиться поздней ночью, таясь от магистратских патрулей, от косого взгляда в сторону майстера инквизитора не воздержались, хотя, как и следовало ожидать, в ответ лишь кивнули и изъявили готовность к действию. По домам прочих из них уже тихо, не создавая излишней суеты, ходили, поднимая блюстителей инквизиторского порядка с постелей и созывая в Друденхаус. На столь же четкое исполнение приказов без никчемной инициативности со стороны магистратских солдат и хладнокровие бюргермайстера надеяться не приходилось, посему оные до поры пребывали в неведении.
Волей-неволей серьезность происходящего пришлось осознать и тем, на чье участие в деле Курт не рассчитывал, и о ком, следовало признаться, все попросту забыли: у границ еврейского квартала он и сопровождавшие его стражи наткнулись на патруль собственно той части города - хмурого вида двоих мужчин, невооруженных в соответствии с предписанным законом, однако решительных и настороженных. На Знак, вывешенный поверх куртки, оба скосились обреченно, и ему даже показалось, что в их взглядах не промелькнуло ни тени удивления - скорее, так посмотрел бы на разверзнувшиеся небеса один из тех еретиков-паникеров, что пророчат близкий Конец Света каждые десять-двадцать лет. Правды ради следовало заметить, что предчувствия этих двоих оправдались полностью; далее Курт направился в сопровождении теперь уже одного стража, в то время как второй сопровождал задержанных в Друденхаус - поручиться за то, что те не бросятся оповещать своих, стоит лишь оставить их одних, не мог никто. Оставалось порадоваться тому, что конечный пункт находился неподалеку, и камеры не придется набивать лишними свидетелями...
У дома на тихой сонной улочке Курт остановился, сдерживая неуместную, нервозную улыбку - уж не в первый раз он являлся воплощением страха, ставшего притчей во языцех, тем самым стуком в дверь темной ночью, за которым последовало давно не слышимое в этих жилищах «откройте, Святая Инквизиция», и, вероятно, именно это и стало причиной к тому, что отперли сразу же.
Человеку на пороге было не до смеха, это виделось в каждой черте лица, слабо освещенного свечой в его руке, и на не сумевший удержаться обреченный вздох Курт лишь развел руками, решив всяческие объяснения отложить на потом. Оставив стража у входной двери и отстранив хозяина плечом, он решительным шагом двинулся внутрь дома, заглядывая из комнаты в комнату, натыкаясь в каждой из них то на женский, то на детский испуганный вскрик, понимая, как его поведение выглядит со стороны, и стараясь не замечать следящего за ним укоряющего взгляда. Пересчитав обитателей дома и удостоверясь, что второго выхода нет, а окна заставлены и не могут быть открыты неслышно, Курт развернулся к хозяину дома, пытаясь смотреть ему в глаза невозмутимо и говорить сдержанно, тщательно отмеряя жесткость в голосе.
- Не стану говорить «доброго вечера», господин ювелир, - произнес он, слыша суетливые шаги в одной из комнат, - и попрошу вас и вашу семью... всю семью одеться и следовать за мной.
- Всю? - уточнил тот, и где-то за тенью привычного испуга в черных глазах мелькнуло нечто, напоминающее злость; Курт кивнул.
- Да, и поскорее.
- А могу ли я осведомиться у майстера инквизитора, что мы сделали? - едва сдерживая заметно дрожащий голос, поинтересовался хозяин дома, и он поморщился.
- Занятная постановка вопроса... Пока - ничего. Остальное позже; прошу вас снова - поторопитесь. И велите своим женщинам успокоить детей; если по дороге к Друденхаусу они привлекут хоть чье-то внимание неуместным писком, плачем или жалобой, худо будет всем, и вашим единоплеменникам в первую очередь.
Тот стоял неподвижно еще мгновение, глядя на ночного гостя со сложной смесью хорошо скрытого раздражения, опаски и покорности; наконец, развернувшись к двери одной из комнат, тихо, едва слышно, буркнул:
- В этом не сомневаюсь...
- Что? - повысил голос Курт, и тот обернулся на ходу, изобразив улыбку, полную добропорядочности, почтения и крайнего послушания:
- Ничего.
Он нахмурился, более для того, чтобы удержать наползающую на губы усмешку, но темы развивать не стал.
Нельзя сказать, чтоб ощущения и мысли этого человека были ему не понятны и не вызывали сочувствия, однако сейчас Курт в который уж раз возблагодарил судьбу за то, какая репутация сложилась у ведомства, к коему его угораздило принадлежать; не останься в людских душах (а особенно - в душах определенных людей) этого страха, и многое, очень многое стало бы попросту невозможным. Сейчас же он мог себе позволить экономить время, лишь только сказав несколько слов, избегнув пространных пояснений, убеждений и просьб; вместо постоянного опасения, что свидетель скроется или изменит свое мнение под давлением сородичей, друзей или преступника (или же будет попросту устранен), он мог запереть этого свидетеля в камере под надзором - и, что бы там ни думал его подопечный, угрызений совести по этому поводу не испытывая: временные неудобства кого угодно стоили того, чтобы убийца был наказан, а преступление отмщено или предупреждено. После можно будет и принести извинения, и разъяснить детали - при крайней необходимости...
