Моя чужая новая жизнь - Anestezya
— Ты такая красивая, — Фридхельм нежно обнял меня за плечи.
— Стараюсь, хотя это трудно, имея в гардеробе единственное платье, — я вздохнула. — Даже обидно. Шанель и Баленсиага пылятся в шкафу и, скорее всего, выйдут из моды, когда мы вернёмся.
— Я куплю тебе новые, — беспечно рассмеялся он. — Сколько захочешь. Компенсирую все пропущенные рождественские подарки.
— Кстати, о подарках, — я отошла, чтобы вытащить бутылку коньяка.
Банальщина, конечно, но естественно сейчас и речи не было, чтобы нормально пошопиться. Солдаты давно уже довольствовались отечественным шнапсом, но офицерам порой перепадало кое-что получше. «Курвуазье» я бессовестно выманила у Файгля, пожаловавшись, что органически не переношу ничего другого, кроме элитного французского пойла.
— У меня тоже для тебя кое-что есть, — Фридхельм протянул мне пару тёплых перчаток.
Что ж, актуально. Если долго торчать на улице, одна пара уже не спасала, а с обмундированием, по ходу, начинаются проблемы, ибо раздобыть лишние было невозможно. Интересно, как он уговорил Вилли так расщедриться?
— Почти как у героев «О, Генри».
Смысл примерно тот же — из ничего исхитриться и порадовать любимого человека.
— Может, ты ещё чем-нибудь порадуешь меня? — его пальцы мягко коснулись моего живота.
— Пока что рано об этом говорить…
Горячие губы чувственно коснулись шеи.
— Может, никуда не пойдём? — расслабленно улыбнулась я.
— Как ты себе это представляешь? — он прижался ближе. — Я же теперь офицер и не могу пропускать подобные мероприятия.
Гулянку устроили прямо в штабе. Благо места было полно. Бывший сельсовет — или, может, это был клуб — имел под эти дела целый банкетный зал, обставленный в помпезно-торжественном советском модерне. Красные бархатные портьеры, столы, обтянутые, как в казино, сукном, тяжеленные хрустальные многоэтажные люстры, и при всём этом — довольно потёртый паркет. На длинном столе уже выставили всякие вкусняшки и батарею разномастных бутылок. Ты смотри, даже шампанское есть. Гитлер что ли лично посылки к Новому году рассылает? Елку опять пришлось наряжать мне. По-моему, получилось неплохо. Файгль позавчера вызвал нас с Катариной и жизнерадостно попросил:
— Девочки, поручаю это приятное задание вам.
Катарина, дождавшись, пока он отойдет, презрительно фыркнула:
— Он что думает, я буду сидеть и вырезать снежинки?
— Можешь развесить пулемётные ленты, — не осталась я в долгу.
— Это без меня, — процедила она.
— Конечно, ты же, кроме как палить из винтовки, ничего не умеешь, — усмехнулась я.
— Да что там уметь, — разозлилась она и, пока я вырезала картонные звёздочки, лихо покромсала обёрточную фольгу, превращая её в «Дождик». Так разошлась, что даже притащила откуда-то огромный портрет фюрера и чуть ли не полдня вертелась, украшая его еловыми ветками и лентами.
— Дамы, вы сегодня просто очаровательны, — расплылся в улыбке Файгль.
Катарина прохладно кивнула. Да уж, само очарование. Хотя надо отдать должное — выглядела она эффектно. Никаких платьев и легкомысленных локонов. Широкие шёлковые брюки, лаконичная блузка с глубоким декольте и макияж в стиле «вамп».
— Будь моя воля, запретил бы носить женщинам эту скучную форму, — усмехнулся Химмельштос. — Согласитесь, герр гауптман, гораздо приятнее смотреть на женские ножки в туфельках, нежели в грубых сапогах.
Куда ты пялишься, скотина? От его липкого раздевающего взгляда тут же захотелось пойти отмыться.
— Боюсь, герр штурмбаннфюрер, ваши мечты неосуществимы, — холодно улыбнулась я. — Все эти платья и туфли бесполезны в фронтовых условиях, я уж молчу о жутких морозах.
— Вот поэтому я и считаю, что здесь женщинам не место, — грубовато ответил он.
Нет, я не дам ему испортить ещё больше себе настроение! Несколько бокалов неплохого шампанского и вкусняшки вроде французского паштета из печени «циррозных» гусей и чернослива в шоколаде немного примирили меня с реальностью. Колбасу я попробовать не рискнула, подозревая, что на её изготовление пустили одну из немногочисленных лошадей, а вот жареная курочка зашла на ура. Файгль толкнул мотивирующую речь, мол, пусть это будет последнее Рождество, которое мы проводим на чужой земле, и что лучшим подарком для наших близких будут победы, которые мы принесём Германии. Парни вразнобой затянули «Stille Nacht, heilige Nacht» и, надеюсь, не заметили, что я не принимаю участие в этом песнопении. Вот это было бы действительно странно… Не знать слова рождественского гимна, по идее каждому хорошо знакомые с детства. Радио с шипением и помехами попыталось подбодрить нас военным маршем, но вскоре окончательно сдохло, так что «обращение президента» прошло мимо. Да и что бы мог сообщить Адик? Насколько я помню, именно сегодня Паулюса окончательно загнали в тиски.
Парни, впрочем, быстро нашли альтернативу. У эсэсманов имелся патефон с пластинками. Я смотрю, наша Грета по-прежнему популярна, и «маленькое сердце» крутят уже по третьему кругу.
— Вот вернусь и обязательно разыщу фройляйн Дель Торрес.
— Ага, она тебя так прямо и ждёт.
— Дай хоть помечтать…
Я отложила картонный конверт. Грета на этой обложке такая красотка. Как она там? Продолжает жонглировать поклонниками? Почему бы нет, ведь откуда ей знать, какой пиздец творится на фронте? В Берлине совсем другая жизнь, народ верит, что вот-вот всё закончится, слушая, что им заливают в уши. Так, всё, обещала же хотя бы сегодня не загоняться.
— Рени, как ты там говорила? Нужно сжечь бумажку и бросить пепел в стакан с шампанским?
— Да, причём успеть, пока часы не пробьют двенадцать.
Ну а что? Давно пора приобщать их к русским традициям, пусть и таким дурацким.
— И какое же твоё желание? — Фридхельм аккуратно заглянул, но я шустро прикрыла бумажку.
— Не скажу, а то не сбудется.
Не иначе это всё «волшебные пузырьки» от шампанского, но я вдруг ощутила прилив оптимизма. Помню бабушкина соседка часто сыпала перлами вроде: «Жизнь, она такая — килограмм дерьма, килограмм повидла. Килограмм дерьма, килограмм повидла». Так вот, должен же когда-нибудь закончится «килограмм дерьма»?
— Эй, а что делать, если бумажка не догорела? — проныл Бартель.
— Ты что там целый список насочинял?
Этот праздничек однозначно будет повеселее, чем тогда в землянке.
Я отошла «попудрить носик» и, возвращаясь, заметила на крыльце одиноко маячившую фигуру.
— Вильгельм?
Опять он рефлексирует… В глазах какое-то неприкаянное одиночество и тоска. А, ну да, помню
