Огнем, мечом, крестом - Герман Иванович Романов
— Да и другие ничем не лучше, — пробурчал Владимир Мстиславович, расхаживая по шатру, и подходя к откинутому пологу. Вдоль речки виднелись палатки и обозы, множество табунов коней, которые отъедались после долгого перехода. И люди, что заполонили неширокую и неглубокую речушку, радостно в ней плескались, смывая пот и пыль речной водой за неимением бани. За этой речушкой в переходе была другая, более широкая, и там был замечен разъездами лагерь «мунгалов». И неподалеку где-то главные силы врага — двадцать тысяч всадников, два тумена или «тьмы». Пока стычки шли с постоянно отступающими арьергардами, силой в несколько тысяч всадников с заводными лошадями, которые наскакивали на русские авангарды, пускали по несколько стрел на всадника, и тут же удирали. Несколько раз неудачно — русские на своих конях, более крупных статей, чем степные лошадки, догоняли разъезды и безжалостно истребляли чужеземцев. У тех хоть и хороши луки, получше половецких, но так русские составные клееные луки ничем не хуже, и стреляют из них те хорошо, ни в чем не уступая. Так что равные противники, к тому же дружины в броне, каковой у пришельцев не наблюдается, хотя всадники имеют защиту из железных бляшек.
— Теперь с кибитками, табунами и отарами «мунгалам» быстро не отступить, придется бросать награбленное. Так что завтра битва будет, она неминуема — тут Лембиту прав. И состоится она день в день, что немаловажно. Лишь бы не так пошла как в грамотке отписано, — Владимир Мстиславович посмотрел на брата, который осматривал окрестности в подзорную трубу, стоя теперь рядом с ним. Нахмурившись, произнес, отвечая:
— С холма князь киевский не тронется — у него пешцов множество, они за переходы устали. Повозками уже отгородились, и мы свои с черниговцами там оставим — пусть лагерь общий будет, и за сохранность не нужно в битве беспокоиться. А если неудача случится, то туда на холмы и отойдем — вместе биться будет сподручнее. Ведь у нас силы намного больше, чем у «мунгалов», и пешая рать в сражении конницы бесполезна. Зато сам посуди, что Субудай делать будет, когда за его спиной, пока он с нами биться будет, половцы всем обозом мунгальским овладеют?
— К черту нашего зятя, нечего его уговаривать далее, пусть на холме сидит и наш обоз охраняет, как и свой. Зато конная дружина у него хоть небольшая в девять сотен, зато на свежих конях будет, когда мы сами за реку отойдем, — разразился гневной вспышкой «Удатный», но неожиданно успокоился. И даже улыбнулся, негромко произнеся:
— Но мы-то с тобой знаем, каковы в сече «мунгалы» будут, а потому вместе с черниговцами выступим, торопиться не будем. И других князей придержим, чтобы вместе биться…
— Не выйдет — черниговцы с северянами и курянами одну свою рать составят, мы с галичанами, смолянами и волынцами другую. Киевляне с переяславцами и туровцами третью, а половцы вообще четвертую. Так что наособицу биться будем, но договоренность соблюсти, а для чего вечером княжеский совет созвать. Так лучше будет, брате, и не стоит завтра зарываться — едино надвигаемся, а там смотрим, каков первый удар «мунгалов» будет. Но половцев впереди не пускать — они побегут сразу. Лучше на обоз их натравить, они до добычи злы, свое отбивать будут.
— Они то отобьют, но бы без добычи останемся, — нахмурился старший брат, но Владимир на эти слова только зло рассмеялся.
— Под щитами полежать хочешь, пока тебя там на хмельном пиру мунгалы своими задницами задавят как киевлян безмозглых. Забыл, кто их послов смерти предать уговаривал больше других — вот и кара пришла в отместку. Нам с черниговцами проще будет отпрыгнуть в стороны, и пусть киевляне в центре окажутся. Тогда на кого мунгалы ни кинутся, другой бить сможет. У нас с тобою, да с Даниилом, да другими князьями пять тысяч кованой рати без малого, у черниговцев более четырех, у киевского князя три тысячи дружинников сообща наберется. Двенадцать тысяч — да у Мономаха намного меньше было, когда он степь замирял. Пешцев еще десять тысяч, и столько же половцев — вся южная Русь сюда пришла. Тут нужно мунгалам укорот дать, а для того не лезть на них, а также хитростью действовать. Подставим киевлян и черниговцев, пусть им холку намылят, а мы в спину ударим ворогу. И кто тогда победителем будет? И кому достанется больше других?
— Половцам, кому же еще — когда они обоз захватят. Тестю моему, Котяну свет Сутоевичу — истребят их мунгалы, — зло засмеялся «Удатный», сцепив пальцы — главного хана половцев он недолюбливал.
— Свое мы возьмем, брате, жадных в первую очередь убивают. И глупых тоже, как Стрый. Нам лучше с тобою сейчас к Мстиславу Святославовичу поехать — уговорить его принять командование конной ратью. Не гневись, выслушай. Он первым в битву и ринется, да разбит будет по незнанию своему. Потом уговорим Мстислава Романовича взять командование всеми пешцами и обозом — и пусть на холме сидит, выжидает, как квочка на яйцах. А тот, кто не сражается, ни славы, ни добычи не имеет. Так что придется ему нам свою дружину отдавать под начало. Тестя твоего Котяна и Юрку Кончаковича улещать не придется — они сами в обход идти попросят, чтобы на обоз напасть. И поделом — чем мунгалы больше половцев истребят, тем лучше. Вот тогда мы своим кулаком и жахнем…
Плененные русские князья умирают мучительной смертью на пиру, который устроили монголы после победы на Калке в 1223 году. До начала нашествия остается меньше пятнадцати лет…
Глава 22
— «Братьям» деваться некуда — у них земля под ногами гореть снова начала. К тому же достаточно еще тех, кто жил раньше, когда крестоносцы на этих землях еще не появились. И они помнят об утраченной свободе, и начали осознавать кто для них настоящий враг.
Лембиту говорил сам с собою на русском языке, как он уже частенько делал — очень остро желал услышать именно современный язык, а не тот, на котором говорили нынешние русичи. Пусть вполне понятный, и он им сам овладел в достаточной степени, но не родной, не привычный с детства. И при этом внимательно разглядывал строящихся для сражения крестоносцев, длинные колонны которых
