Моя чужая новая жизнь - Anestezya
— Пытаюсь правильно перевести для гражданских, — ой, как смутился, как покраснел, и выдал гениальный перевод: — Мы не причиним вам вреда, если вы не будете нарушать установленные правила…
Врёт и глазом не моргнёт. Ну ладно, Ромео, всё равно где-нибудь проколешься, и я узнаю, по ком ты так страдаешь. — Нет, ну вы гляньте на наших голубков, они опять чуть ли не в обнимку валяются, книжки почитывают, — хохотнул Бартель.
Что ж, идиллия никогда не бывает долгой. Особенно, когда мир вокруг сошёл с ума.
* * *
Я всегда смутно представляла себе военные клятвы и присяги. Не понимала, почему солдаты готовы умереть, не изменяя своему слову. По-моему, если тебя вынуждали обстоятельства, чего проще дать клятву верности кому угодно, лишь бы делу помогло. Но то, что происходило сейчас, проняло до последнего нерва. Торжественная церемония на нашем полигоне впечатляла: установленная по такому случаю трибуна, украшенная знамёнами, офицерский состав нескольких дивизий. И мы, новобранцы, один за другим подходящие парадным шагом к трибуне и выкрикивающие клятвы верности перед портретом Гитлера. Я чувствовала горечь во рту, пока произносила заученное:
— Перед лицом Бога я клянусь этой священной клятвой фюреру Германского Рейха и народа Адольфу Гитлеру, главнокомандующему вермахта, беспрекословно подчиняться и быть, как храбрый солдат, всегда готовым пожертвовать своею жизнью…
Что-то словно надломилось внутри — наконец-то дошло, что всё, происходящее здесь, не игра, из которой в любой момент можно выйти. Что я играю с огнём, дурача немцев. Что я предала, обнулила подвиги дедов своим малодушием. Смотрела на молодые лица мальчишек-солдат — морды у всех восторженно-торжественные. Наслушались мотивирующих речёвок и готовились наставить большевиков на путь истинный. Ну, прямо рыцари-Крестоносцы у стен Иерусалима. Какой-то мужик, видимо, самый подкрученный из хрен-знает-каких-фюреров поздравил нас, добавив, что гордится всеми и желает нам с честью носить оружие. Я вздрогнула от рёва сотни глоток: «Зиг хайль!»
Весь день я бродила как неприкаянная. Особенно тошно было принимать поздравления от своих «однополчан». Фридхельм, кстати, чуть ли не единственный, кто не сунулся меня поздравлять. Только кидал малопонятные изучаюшие взгляды, которые я так и не научилась пока что верно толковать. Скорее всего, при своём отношении к войне в целом и боевым действиям здесь в частности, не хотел притворяться, что рад тому, как ещё один мальчишка утопит свою душу в жестокости и чужой крови.
Ужин плавно перетёк в посиделки под бутылочку местного горячительного. Даже с музыкой. Древний монстр патефон, если не ошибаюсь, бодренько извергал какафонию военных маршей. Правда потом кто-то додумался сменить пластинку на более сентиментальные треки. Сюда куда больше подходил бы «Rammstein». Но попаданцы не выбирали, что слушать. Я не без грусти вспомнила любимые тщательно собранные плей-листы на все случаи жизни в своём телефоне. Нет, надо пройти проветриться, а то что-то совсем я расклеилась. Кох умудрился влить в меня полстакана самогона, приговаривая: «Надо, малыш, у тебя же сегодня такое событие». Я, конечно, закалённая в своём времени периодическим употреблением коктейлей, а порой и чего покрепче, вроде текилы, мужественно проглотила адское пойло. Отвыкший от зелёного змия организм отреагировал вполне предсказуемой реакцией. Сначала накатило дурное веселье — может, всё-таки окажется, что всё это время я валялась, привязанная к койке в местной психушке, и меня штырило от глюков? Потом без перехода навалилась тоска — выхода из этой реальности нет, и чуда не случится. Нет ни волшебного портала ни артефакта, чтобы вернуться в своё время. Я умру здесь либо от шальной пули, либо от какой-нибудь болячки, которую ещё не умели лечить. Стану страшной, как смертный грех, без должного ухода за внешностью. Под эти мрачные мысли веселье немчиков выглядело совсем уж издевательством, и я выскользнула во двор. В темноте споткнувшись о какое-тог бревно, я растянулась носом в землю. Да сколько ж можно? Меня душил истерический смех вперемешку со слезами.
— Карл? — ну кто бы сомневался, синеглазка уже тут как тут.
— Чего? — придушенным голосом отозвалась я.
— Это ты чего? Почему валяешься тут в темноте? — Фридхельм наклонился, чтобы получше меня рассмотреть.
— Проклятый русский шнапс, — хихикнула я, не видя смысла притворяться. — Кох чуть ли не стакан в меня залил… — Ничего, бывает, — Фридхельм цапнул мою руку, помогая подняться.
Я вынужденно воспользовалась предложенной помощью, ибо чувствовала, что вот эти полстакана самогона были моей лебединой песней этого напряженного дня. Встать-то я встала, но штормило меня безбожно. А наш задохлик ничего так справлялся с поддержанием боевого товарища в вертикальном положении. Главное, чтобы случайно не полез, куда не надо.
— Нда, развезло тебя, приятель, — Фридхельм подхватил меня за плечо. — Пойдем-ка спать.
— Угум, — согласно мурлыкнула я.
— Что вы здесь делаете? — послышался чей-то недовольный голос. Кто там ещё, кроме нас, шарахался в кустах? А, точно.
— Герр… лейтенант, — пропищала я и зависла, остатками разума отдавая себе приказ заткнуться.
— Карл немного перебрал, и я веду его спать, — невозмутимо ответил за меня синеглазка.
На меня нахлынула волна пофигизма. По идее Винтер должен как минимум прописать Карлуше люлей за такие вольности. Но я устала всего бояться. В конце концов, я не виновата, что меня споил этот идиотище Кох.
— Безобразие, кто позволил мальчишке столько пить? — да не волнуйся ты так Вилли. Сами же кричали, что пора мне уже вести себя как мужик.
— Ты же знаешь, парни не любят слабаков, — с вызовом протянул младшенький Винтер. — Вот и насели на него, мол докажи, что солдат, а не тряпка.
— Отправляйтесь спать, — резко сказал Вильгельм. — Да и остальным уже пора.
* * *
Всё, это называется белка давно сдохла, а колесо всё
