Дмитрий Бондарь - О Тех, Кто Всегда Рядом!
— Недолго осталось, — предупреждает Иштван. — Проголодаться не успеем. Здесь под горку теперь всегда. Я, пожалуй, пройдусь ногами.
Он соскальзывает с крупа Коня и почувствовавший облегчение «рысак» начинает живее перебирать ногами. Иштван закидывает лук за спину, а свои кривые стрелы так и тащит, зажав в кулаке.
Над головой летают чайки, какая-то крылатая мелочь — жизнь кипит.
Долина, отгороженная от моря высокой скальной грядой, приближается, в тумане проступают краски. Видно, как дорога теряется в темном лесу. Жутковато выглядит отсюда, и, кажется, его никак не миновать.
— Большой лес? — мне почему-то становится не по себе, как только представлю себя в этом лесу.
— Лес-то? — привычно переспрашивает Иштван. — Не, не особенно. Прежде, говорят, большой был, а лет сорок назад, когда город воевал с князем, его сожгли весь почти. Осталась полоса глубиной в пол-лиги. Раньше, старые люди рассказывают, это настоящая чаща была. Там даже существа водились всякие… опасные.
— Всякие? — мне вспоминаются единственные опасные существа.
— Ну, знаешь, эти русалки, лешие, сколопендры бледные… Нечисть всякая.
Странно — слова вроде бы знакомые, но я понятия не имею, что они означают. Наверное, наши добрейшие Анку эту нечисть повывели?
— Бывало, что и люди частенько пропадали, — продолжает болтать языком Иштван. — Тогда на маяке еще мой прадед заправлял. Так он только с городскими караванами отваживался маяк покидать. Одному тогда через лес идти — лучше на ближайшем суку повеситься. А когда война началась, то и не посмотрели на страхи. Князь нанял каких-то диких горцев, те лес-то и сожгли. Это он издалека выглядит темным да страшным, а когда войдем — сам увидишь. Пока от дерева до дерева идешь — устать можно. А тебе чего в городе нужно?
От неожиданного вопроса я теряюсь. В самом деле — что мне в городе нужно? Посмотреть на людей, которые не понимают, от чего избавлены? Купить какую-нибудь местную диковину на память? И вдруг в голову приходит простая мысль: серебро! Здесь нет Анку, нет Туату — значит, серебра должно быть довольно!
Достаю из пояса золотую монету, показываю ее спутнику:
— Скажи мне, сколько это здесь стоит?
Он останавливается, замирает на месте, заворожено глядит на маленький кругляш.
Мне приходится остановить Коня и повернуться в седле.
— Иштван?
— А?
— Ты чего остолбенел?
— Это золото?
— Ну да.
— Высокая госпожа всех одаривает золотом?
— Не знаю, — отвечаю честно. — Мне пока только обещает. А это — мое золото. Оно здесь чего-то стоит?
Парень начинает задумчиво поглаживать свой лук, его глаза быстро пробегают по мне, по коню, по окрестностям. Мне начинает казаться, что он задумал недоброе.
Видимо, он успевает принять какое-то решение, потому что расслабляется, вытирает рукавом нос, чешет пятерней в затылке и решается ответить:
— Больше никому не показывай. Это я такой добрый. Иной бы уже проткнул тебя насквозь. Но я еще и умный. Думаю, что если буду тебе полезным, ты сможешь быть благодарным?
Парень и в самом деле не дурак. Хотя, признаться, поначалу я и не думал что-то ему платить.
— Посмотрим, — я пихаю Коня пятками и он потихоньку начинает перебирать ногами. — Так что там с ценой?
— Дорого. Примерно десяток вот таких скакунов, — он хлопает лошака ладонью по крупу, — можно взять даже не сбивая цену.
Я смотрю на спутанную гриву между ушей «скакуна» и объявленная ценность не вызывает у меня приступа радости. Я бы и за сотню таких колченогих уродцев не дал десяти оловяшек. Разве что на мясо использовать?
— А вот это? — достаю оловяшку и показываю ее Иштвану.
— Что это? Дай-ка?
Он подносит монетку к самому носу, потом прикусывает ее, вертит перед глазами.
— Не знаю. Не видел такого никогда. Мусор какой-то. У нас серебро в ходу. Ну и медь, само собой. У меня, правда, и нет ничего. Но зато пара серебряных монет у папаши имеется — ему жалованье за службу положено от купеческой Лиги. А вот золото… — последнее слово он произносит с придыханием; так начинала говорить Марфа, когда наши губы оказывались в опасной близости. — Я и видел-то его всего однажды. Нет, уже дважды. Если высокая госпожа будет так же добра ко мне, то еще и увижу и потрогаю!
До самого леса мы обсуждаем тонкости здешней коммерции. И я впервые радуюсь, что попал в это странное место! Если Иштван не врет, то по фунту серебра за каждый золотой я получу. Или целый воз меди. Но мне медь нужна не больше прошлогоднего ветра.
Лес действительно оказывается редким — стволы деревьев торчат далеко друг от друга и редко года высокие кроны соприкасаются между собой. К тому же часто встречаются поляны с горелыми пеньками — видимо, кто-то продолжает прореживать растительность. Туман совершенно испарился и теперь это редколесье просматривается насквозь.
И хотя выглядит это все безобидно, но наш разговор как-то сам собой утихает, мы замедляем шаг и озираемся вокруг, будто ждем какой-то опасности.
Но ничего не происходит — даже местная живность не показывается. Дятлы, если они есть, бездельничают и кукушки молчат. Никаких белок, мышей и прочих куниц не видно. Пахнет мокрым деревом, землей и грибами.
Лес становится все реже и реже и вскоре кончается, уступает место огромной, поросшей высокой травой, пустоши. Здесь гуляет легкий ветер, разносит вокруг пыльцу с полевых цветов. Трава под его порывами стелется упругой зеленой волной — такой красоты я еще ни разу не видел.
Иштван, шагает гораздо бодрее, начинает что-то насвистывать. Конь хлещет меня по ногам своим хвостом — отгоняет мух.
— Долго еще?
— Да вон уже, — Иштван вытягивает руку вперед.
Я пока что ничего не вижу.
— Стены, — добавляет он.
Действительно, впереди едва различимо в поднимающемся вверх теплом мареве, виднеются серые стены.
— Устал я брести, — Жалуется спутник.
Он протягивает мне руку и, опершись на подставленную мою, ловко запрыгивает на круп лошади.
Через час мы подъезжаем к городу.
Снаружи ничего особенного, если не считать, что в воротах нет вообще никого — ни стражи, ни мытарей, ни привычных мне Анку. Телеги въезжают и выезжают без всякого порядка. Носятся собаки, иногда устраивая между собой короткую грызню за дохлую крысу или что-то столь же интересное.
Мы спешиваемся и вступаем в Арль, — так называется городок.
Я толкаю Иштвана в бок и шепчу на ухо:
— Мне нужно поменять золото.
Четыре монеты — это по местным меркам солидно. Купцом стать не выйдет, но прожить пару месяцев можно безбедно.
— Тогда нам нужно к тетке сначала. Сам-то я даже и не знаю к кому обратиться, чтоб не обманули.
Мы пробираемся по узким, грязным улицам, покрытым какой-то вонючей смесью соломы, глины, нечистот, куриного дерьма и мусора. И я еще раз отчетливо понимаю, что Туату здесь никогда не бывали. И не появятся — не любят они такой грязи. Вспоминаются чистенькие улицы Хармана или Вайтры — до их состояния здешняя помойка, по недоразумению называемая городом, не поднимется никогда. Хоть в чем-то есть, оказывается, польза от Анку.
Часто встречаются люди с оружием — у кого-то короткие клинки, у других — шпаги, у иных — дубины на поясе, кое-кто даже носит с собою алебарды. Как выясняется чуть позже, с алебардами бродят местные гвардейцы. Что-то вроде городской стражи. И все равно оружия очень много — у нас такого его количества хватило бы на десяток городов вроде Хармана. На самом деле я помню только одного человека, так явно выставлявшего напоказ свой меч — Карела.
— Тетка моя одно время была замужем за городским деловодителем, — рассказывает Иштван. — Так что я тут все знаю. Потом он умер спешно, а в городе шептались, что без Магды не обошлось. Не знаю, так ли, но мать говорит, что это неправда. Вот уже двадцать лет тетка одна вдовствует. Ты сильно не пугайся, строгая она. Но деньжата у нее водятся. А если у нее не достанет, то хоть подскажет, к кому без опаски обратиться можно.
Мы останавливаемся перед низкой неприметной дверью и Иштван колотит в нее ногой, сопровождая грохот криками:
— Магда! Тетка Магда, открывай! — он оборачивается ко мне и спокойно объясняет созданный шум: — Глуховата она малость. Открывай, тетка!
Дверь распахивается и на пороге я вижу застывшую статую с лицом, могущим легко украсить любой ночной кошмар! Она худа, скулы обтянуты желтой кожей, губы широкого — едва не до ушей — рта плотно сжаты. Брови скрыты краем чепца. Нос изогнут хищным клювом. Под ним родинка размером с грецкий орех и из нее на подбородок опускается длинный ус. Из-под чепца в разные стороны торчат седые космы. Длинные руки опущены вдоль тела, но я не обманываюсь: едва это чудовище захочет меня укусить, они взметнутся к моему горлу и сожмут его крючковатыми пальцами!
