Ювелиръ. 1809 - Виктор Гросов
— Эх, Григорий Пантелеевич, — ее ноготь с силой провел по моему плечу, словно ставя клеймо. — Люди Сперанского сами посеяли эти зерна. Аккуратно, намеками. Шепнули кому следует, что камень «с пороком», что там «древнее проклятие». Напомнили, как старик Дюваль отказался от заказа, сославшись на подагру, хотя все знают — он просто побоялся ответственности. Сперанский создал ажиотаж.
Сонную одурь как рукой сняло. Я рывком сел, спустив ноги на холодный паркет. Одеяло жалкой грудой сползло на пол. Голова заработала в режиме форсажа, переваривая входящие данные.
— Цель? Зачем ему мой публичный крах? Решил устроить показательную порку своему протеже, чтобы отвести удар от себя?
— Напротив. Это не просто интрига, Гриша, это грандиозная конструкция. Масштабнее, чем твоя ювелирная лавка или даже вся Экспедиция заготовления государственных бумаг. Сперанский готовит атаку против церковных феодалов. Ты же должен был слышать, что он намерен перетряхнуть монастырские землевладения, ввести образовательный ценз для иереев, превратить их в винтики государственной машины. Синод в ярости. Старцы, помнящие еще матушку Екатерину и золотой век вольности, ненавидят реформатора лютой, ветхозаветной ненавистью. А тебя — как его любимца, как живое воплощение бездушного прогресса — они ненавидят вдвойне.
Она заглянула мне в глаза, и от серьезности ее взгляда стало не по себе.
— Сперанскому нужен реестр. Список. Ему необходимо выявить тех, кто готов саботировать государственное дело ради личной желчи. Твой камень — это лакмусовая бумажка. Оселок. Иерархи, казначеи, чиновники, которые сейчас потирают ладошки в ожидании твоего фиаско, — они сами подписывают себе приговор. Сперанский все фиксирует. Каждое злорадное слово, каждая палка в твои колеса ложится в документы, которые лягут на стол князю Голицыну. Грядет чистка в среде Синода, Гриша. А ты — наживка на крючке, брошенная в мутную воду.
Я был обескуражен от цинизма этой схемы. Я почувствовал себя козленком, привязанным к колышку на опушке, чтобы выманить тигра. Эффективный менеджмент, чтоб его.
— Наживка, — процедил я сквозь зубы. — А если хищник сожрет наживку вместе с крючком? Если я облажаюсь? Камень лопнет, меня отправят на каторгу за святотатство, а Сперанский просто вычеркнет одну строчку в расходах и найдет другого исполнителя?
— Не сожрет, — улыбка Элен была смесью гордости и фанатичного восхищения. — Михаил Михайлович убежден: ты справишься.
— На чем основывается этот оптимизм? Он юрист, а не ювелир. Он ту трещину в микроскоп не разглядывал.
— Он видел твой станок. Твою машину. Он говорил об этом.
Она чуть изменила позу и голос, и вдруг передо мной на секунду возник сам госсекретарь — сухая, отрывистая речь, рубящие жесты:
— «Этот человек дал нам защиту ассигнаций, какой нет ни у Банка Англии, ни у парижских фальшивомонетчиков. Если он сумел обуздать стихию, он найдет способ скрепить распадающуюся материю камня. Я верю в его гений больше, чем в молитвы всего Синода. Он сделает невозможное, потому что его мозг не знает слова „нельзя“».
Я даже рот приоткрыл от удивления. Сперанский сказал это? Человек-функция, привыкший оперировать параграфами уложений и сухими цифрами бюджета?
— Это доверие, Гриша, — серьезно произнесла Элен, возвращая меня в реальность. — Высшей пробы. Он рискует головой. Если ты провалишься, враги завопят: «Вот ваш хваленый прогресс, он лишь рушит святыни!». Но он поставил на тебя. Не как на расходный материал, а как на главный калибр в своей артиллерийской батарее.
Откинувшись на подушки, я уставился в потолок. Масштаб замысла завораживал своей наглостью. Я-то, наивный, думал, что борюсь с криворукостью старых мастеров и жадностью церковников, а оказалось, что моя мастерская — передовой редут в войне за реформу империи.
— Главный калибр… — пробормотал я, чувствуя, как тяжелеют плечи. — У любой пушки, Элен, есть неприятное свойство — отдача. Может и лафет разнести.
— Зато ты бьешь без промаха, — она снова прижалась ко мне, и ее тепло начало понемногу растапливать ледяной ком в желудке. — Тебе придется соответствовать, милый. Иначе жернова системы перемелют нас всех, не разбирая чинов.
Мы замолчали. Я думал о том, что политика девятнадцатого века — это поножовщина в темном переулке, где улыбка — прелюдия к удару стилетом.
Но была еще одна мысль, занозой засевшая в мозгу. Откуда она знает такие детали? Дословные цитаты, списки, тайные мотивы госсекретаря? Это не просто салонные сплетни. Это уровень аналитической записки тайной полиции.
Кто же ты на самом деле, Элен? И на кого работает твоя «разведка»?
Элен внезапно отстранилась.
— Скажи честно, Гриша, — голос затвердел, утратив бархатные нотки. — Какова ситуация с сапфиром? Сперанский верит в твой гений, я верю в твою удачу, но камень есть камень. Ему плевать на высочайшие указы. Он просто… имеет свойство лопаться. Ты действительно держишь все в руках? Вчера в Английском клубе, говорят, один гусар поставил тысячу рублей на то, что ты вернешь в казну горсть осколков.
Усмешка сама собой искривила губы. Мне нравилось это чувство — холодное превосходство обладателя ценной информацией.
— Ну и пусть ставят, — лениво протянул я, наслаждаясь моментом. — Деньги лишними не бывают, особенно когда они, подобно воде, перетекают из худых карманов дураков в глубокие карманы умных людей.
— Не играй со мной, — она фыркнула, шутя стукнув кулачком. — Я серьезно. Если ты провалишься, Сперанский наверняка умоет руки. Не знаю спасет ли его это, но все же. Он жесткий прагматик.
Я потянулся к столику. Хрустальный графин звякнул о край стакана, вода пролилась живительной прохладой.
— Все готово, Элен.
Она замерла, словно налетела на риф.
— Что?
— Заказ исполнен. Складень «Небесный Иерусалим» в сборе. Он в мастерской, под замком.
— Готов? — переспросила она, моргнув, будто пытаясь сфокусировать зрение. — Но ведь… срок сдачи еще не скоро! Все уверены, что ты бьешься над ним в агонии, не спишь ночами. Казначей ходит гоголем, распушив хвост, и всем рассказывает, что видел тебя с трясущимися руками.
— Да пусть рассказывает, — я сделал медленный глоток, смывая привкус сна. — Это часть мизансцены. Я сдам работу в последний момент. Пусть они изведутся в ожидании. Пусть поверят в свою победу, расслабятся. А потом я выложу заказ пред их светлы очи.
— Но каким образом? — выдохнула она, и в ее голосе прозвучал суеверный ужас. — Там же трещина! Проклятый дуплет! Он должен был рассыпаться в крошку от одного прикосновения!
— Он и рассыпался бы, — я говорил спокойно, словно объяснял устройство часового механизма. — Но я нанес упреждающий удар. Взял тончайший диск с алмазным напылением и распилил камень надвое. Строго по линии напряжения.
Элен ахнула, ладонь взметнулась к губам, глуша возглас. Глаза расширились до размеров тех самых сапфиров.
— Ты… распилил
