Ювелиръ. 1809 - Виктор Гросов
Рядом плюхнулся Ванька, моя тень в отсутствие Толстого. Полозья визгнули, разрезая свежий наст. Мы полетели в ночь, навстречу женщине, умеющей превращать грязные скандалы в красивые легенды.
Особняк Элен полыхал огоньками свечей из окон, затмевая тусклые уличные фонари. Сквозь морозный воздух, смешанный с запахом конского навоза, пробивались приглушенные аккорды рояля и плач скрипки. У парадного подъезда образовалась пробка из гербовых карет: кучера, спасаясь от пронизывающего ветра, выплясывали на снегу и били себя рукавицами, перемывая кости господам.
Салон работал на полных оборотах. Там, за высокими окнами, проигрывали состояния, заключали альянсы и ломали карьеры. Сунуться сейчас через парадный вход означало попасть под перекрестный обстрел сотен любопытных глаз.
Мой путь лежал в другой стороне.
Едва костяшки пальцев коснулись темного дерева боковой двери, скрытой за колонной портика, створка распахнулась. Старый швейцар-француз с пышными бакенбардами, похоже, дежурил у глазка. Узнав гостя, он согнулся в поклоне куда глубже, чем предписано.
— Мэтр Григорий. Мадам приказала вести вас без доклада.
О как. Меня ждут — лестно. Мы миновали шумный вестибюль по узкой служебной лестнице, глушившей шаги мягким ворсом. Гвалт салона, смех и звон бокалов остались где-то внизу, отрезанные толщей стен. В личном крыле хозяйки царила иная атмосфера — тишина, пахнущая воском и оранжерейными цветами.
— Прошу, — швейцар распахнул передо мной высокие белые двери.
Переступив порог, я оказался внутри драгоценной шкатулки, обитой шелком цвета «пепел розы». Полумрак разгоняли лишь несколько свечей в массивном серебре да угасающие угли камина, бросающие багровые отсветы на паркет. На столике остывала недопитая чашка шоколада, рядом белели страницы брошенной книги.
Я ощущал себя кузнечным молотом, забытым на витрине с хрусталем. Грубые сапоги, еще влажные от уличной слякоти, смотрелись здесь преступно чужеродно. В голове со скрипом проворачивались шестеренки предстоящего разговора: стратегия, тактика, логистика спасения Варвары от социального суицида. Заготовки речей, аргументы, просьбы — мой ментальный арсенал был готов к бою.
Тяжелая портьера, скрывавшая вход в гардеробную, взлетела вверх.
На пороге возникла Элен.
Я привык видеть ее закованной в броню высшего света: жесткие корсеты, сложные конструкции причесок, холодный блеск бриллиантов и еще более холодная улыбка светской львицы. Сейчас передо мной стояла совсем другая женщина. Даже появились ностальгические нотки по тем временам, когда я отлеживался у нее после ранения.
Свободный домашний шелк цвета ночного неба струился по телу, не скрывая, а подчеркивая каждое движение, каждую линию. Темная волна распущенных волос рассыпалась по плечам, смывая образ неприступной аристократки. Лишенное пудры и румян, ее лицо казалось пугающе юным и беззащитным, и лишь глаза, огромные в полутьме, горели лихорадочным блеском.
— Григорий… — выдохнула она.
Сделав шаг навстречу, я набрал воздуха, чтобы начать свою заготовленную тираду.
— Элен, ситуация…
Договорить мне не дали.
Наплевав на этикет и приличия, она рванула ко мне. Никакой плавности, никакого «подплыла» — отчаянный рывок. Горячие ладони обхватили мою шею, притягивая к себе с силой, неожиданной для таких тонких запястий. Легкие наполнились ее запахом — ароматом живого тепла, сводящим с ума.
Ее губы накрыли мои.
Это был шторм, прорвавший плотину. Она целовала требовательно, жадно, словно пила воду после недели в пустыне, пытаясь насытиться за один миг.
Мой мозг, секунду назад просчитывавший социальные ходы, дал сбой. Система зависла. «Варвара… Воронцов…» — все эти моменты исчезали. Реальность сузилась до вкуса ее губ и горячего тела, вжимающегося в меня сквозь тонкий шелк.
Инстинкт сработал быстрее мозгов. Руки сами легли на ее талию, прижимая, фиксируя, не давая отстраниться. Я ответил на поцелуй с той же жадностью, отбросив роль рассудительного ювелира.
Мы стояли посреди комнаты, сплетясь в единое целое, и сложный мир за стенами особняка просто перестал существовать.
Глава 13
Февраль 1809 г., Петербург
В спальне стоял пряный дух мускуса. Сквозь бархатные портьеры, отрезавших нас от серости петербургского утра, настойчиво просачивался ритм столицы. Где-то на Невском, перекрывая шум ветра, нервно звякнул колокольчик, захрустели полозья по свежему насту, донеслись гортанные крики сбитеньщиков. Городская машина уже запустила свои шестеренки, требуя смазки в виде действий, однако выбираться из теплого одеяла, казалось преступлением.
Элен пошевелилась, устраиваясь на моем плече с кошачьей грацией. Сползшее одеяло обнажило безупречную белизну спины, холод комнаты, выстуженной за ночь, ее не трогал. Тонкий палец выводил на моей груди невидимые вензеля — сложные, запутанные, под стать ее мыслям.
— Знаешь, — ее голос был тихим, сонным. — Сперанский ведь не просто так тебя опекает, Гриша. Он в тебя верит.
Я хмыкнул, глядя в потолок.
— Брось. Михаил Михайлович — человек-схема. Я для него — полезная шестеренка. Инструмент. Сломаюсь — заменят.
— Ты напрасно недооцениваешь Михаила Михайловича, — ее голос прозвучал тихо, с той особой задумчивостью, что бывает у женщин, знающих больше, чем говорят вслух. — Его опека — не прихоть вельможи. Он делает на тебя ставку.
С губ сорвался сухой смешок. Лепные амуры на потолке скалились из теней, словно поддерживая мой цинизм. В углу, прислоненная к креслу, тускло блеснула бронзовая голова саламандры на моей трости — единственный свидетель, который никогда не предаст.
— Ставку… Элен, оставь этот романтизм. Сперанский — технократ до мозга костей, пусть и рядится в сюртук реформатора. Я для него не фаворит, а высокоточный инструмент.
— Как ты близорук, — она приподнялась на локте, и водопад темных волос, щекоча, занавесил мне обзор. — Твой взгляд скользит по поверхности: приказы, патенты, ассигнации. Ты видишь механизм, но не видишь мастера, который крутит ручку. А я смотрю туда, куда не заглядывают даже министры, — за плотно закрытые двери будуаров и кабинетов.
Она замолчала.
— Неужели ты полагаешь, что казус с сапфиром — нелепая случайность? Что проворовавшийся казначей в панике сунул тебе брак, а Сперанский просто решил замять скандал?
— Звучит как наиболее вероятный сценарий. Принцип Оккама: не плоди сущностей. Политика компромиссов и затыкания дыр.
Элен рассмеялась. Так смеются над наивностью ребенка, который верит, что фокусник действительно распилил даму.
— Компромиссов… Ох, Гриша, в своей мастерской ты бог, ты чувствуешь драгоценности, но в паутине двора ты слеп, как новорожденный крот. Весь «свет» уже неделю гудит о «Византийском сапфире». В каждом салоне, где подают чай на фамильном серебре, от Английского клуба до гостиной Нарышкиных, только и разговоров: Саламандре подсунули проблему. Идут ставки, милый. Ставки — справишься ты или сломаешь святыню — достигли таких высот, что на кон можно выставить пару имений в Тамбовской губернии.
— Откуда сведения? — мышцы сами собой напряглись, превращая тело в пружину. — Передача камня шла тайно. Казначей трясется за
