Медведев. Книга 2. Перемены - Гоблин MeXXanik

— Лучше бы вы меня вчера так предупредили, — парировал я. Не сердито, но с нажимом.

Он на миг замер. Потом отвёл глаза, будто вглядывался в огонь в камине, которого там не было, и мрачно выдал:

— Не мог я этого сделать.

— Это ещё почему? — удивился я.

Морозов сгрузил сумку на пол, аккуратно, почти с облегчением, и взял со стола чашку с остывающим чаем. Сделал глоток, только после этого ответил:

— Потому как вы не спросили.

Владимир поднял на меня взгляд — прямой, спокойный.

— Вы у нас князь. Вы главный. По закону, я не должен вам перечить. Вернее могу, но только если вы рискуете жизнью. А если просто идёте в неизвестность, да к тому же с уверенностью в голосе — значит, я иду рядом. Молча.

Я посмотрел на него с неожиданным для себя уважением. Он говорил не как подчинённый и не как друг. Как тот, кто взял на себя незаметную, но тяжёлую часть службы. Держать удар, даже если его не просят.

— А вдруг бы водяной меня решил убить? — уточнил я.

Морозов поставил чашку обратно на стол. Затем усмехнулся. Криво, без веселья, но честно.

— Сначала бы ему пришлось обойти меня, — сказал он просто. — А я, княже, не самый удобный противник. Пока бы он со мной разбирался — вы бы успели отскочить. А может, и сбежать.

Сказал это и пожал плечами, будто речь шла о самой обычной вещи.

— Так, — я помассировал виски пальцами, пытаясь упорядочить мысли. — Я-то считал, что вы меня из уважения не отчитываете.

— Да как я могу вас отчитывать? — искренне удивился Морозов, вскинув брови. — Вы же по своей княжеской мудрости принимаете важные решения, которые полезны для нашей земли.

Я прищурился, ловя в его голосе хоть тень насмешки, искал подвох в словах. Но лицо у Морозова было спокойное, открытое, даже с какой-то старомодной серьёзностью. Не было к нем ни иронии, ни игры.

— Князя ведёт сила его крови, — пояснил воевода ровно, почти торжественно.

Но легче от этого не стало. Слова повисли в воздухе, как фраза из книги, смысл которой ускользает.

— И что это значит? — спросил я, не скрывая скепсиса.

Морозов посмотрел на меня с лёгким наклоном головы, как человек, уверенный в том, что говорит очевидное.

— Вам помогает провидение, — произнёс он почти нараспев, как утверждение, не требующее доказательств.

Я вздохнул и кивнул:

— Это хорошо… Потому что, если и вправду помогает — пусть не перестаёт.

Я сел в свободное кресло, устроился поудобнее и, немного помедлив, подбирая нужный тон, сказал:

— Давайте с вами договоримся. Вы мне всё же подсказывайте — про особенности общения с нашими соседями. А то, не ровен час, наломаю дров… И ведь наломаю с лучшими намерениями.

Морозов кивнул, и в его виде не было даже тени иронии:

— Как скажете.

Я перевёл взгляд на столик. На нём, рядом с посудой, лежала газета. Бумага чуть желтоватая, заголовки — крупные, со старомодной версткой. Простая, но цепляющая взгляд.

Морозов заметил, куда я смотрю, и усмехнулся уголком губ:

— Местная пресса, — пояснил он. — Утром с продуктами привезли.

Я кивнул, взял газету и развернул её аккуратно, стараясь не порвать хрупкие сгибы. Бумага была тонкая, шершавая, чуть влажная на ощупь. Будто хранилась где-то рядом с мешками картошки. А на первой странице был изображен молодой князь Северска. То есть, я.

Удивлённо приподнял бровь.

Газета называлась «Вести Северска». Толкая, всего четыре листа. Похоже, местных событий хватало ровно на то, чтобы заполнить такую скромную площадь — или же лишнего просто не печатали.

На первой полосе крупным планом была моя фотография. Я с серьезным лицом стоял на фоне здания Совета, в полупрофиль. Вид у меня был сосредоточенный, почти сосредоточенно-героический, если бы не знал, что в тот момент я просто щурился от резкого ветра, когда вышел из здания после официального признания моих притязаний на титул.

Под снимком жирной строкой красовалась подпись:

«Лесопилку, на которой периодически пропадают люди, посетил с инспекцией Великий князь Северска».

Я невольно хмыкнул. Формулировка получилась крепкая. Словно не инспекцией, а крестовым походом отметился.

Перелистнул страницу, нашёл нужную колонку. Текст был крупный, с отступами, почти без канцелярщины. Видно — писали, чтобы читали. Не анализировали, не критиковали — именно читали.

В статье с изрядным воодушевлением рассказывалось о «молодом князе», который, толком не успев вступить в должность, уже сумел лично вмешаться в сложную ситуацию и выехать на место. Репортёр с явным восторгом писал о том, как «новый князь работает на земле», как «внимательно выслушал рабочих», как «не побрезговал пройтись по территории, не отстраняясь от людей». И завершалось всё вдохновлённой строкой:

«С таким правителем княжество далеко пойдёт».

Я дочитал, сложил газету пополам и вернул на стол. Сидел с лёгкой полуулыбкой, думая о том, как странно видеть себя глазами чужого человека — пусть даже доброжелательного.

В тексте чувствовалась искренняя вера в то, что всё налаживается. Что приехал не временный чиновник, не смотрящий с печатью, а кто-то, кому не всё равно. Кто увидел — и остался. И это обязывало больше, чем любой указ.

— Выходит, сработал ваш замысел, — сказал Морозов.

— Только теперь у народа появились большие надежды, — ответил я. — На то, что княжество всенепременно воспрянет из пепла. А мне придется всеми силами стараться не подвести этих ожиданий.

Морозов пожал плечами. Движение было чуть задержанное, будто он сам до конца не решил, соглашаться ли или просто отмахнуться. Получилось небрежно, но в то же время обдуманно. Как будто и да, и нет.

Я посмотрел на него внимательнее. Он сидел спокойно, с чашкой остывающего чая в руке, с задумчивым взглядом. И в нем не было ни простого уставшего солдата, ни старого служаки, который всё видел и уже ничему не удивляется. Было в воеводе что-то еще. Куда глубже.

Отчего-то именно сейчас мне показалось: передо мной не просто воин, всю жизнь учившийся убивать упырей и воевавший с водянниками. Не только человек с крепкими руками и верным глазом.

Передо мной сидел мужчина, который всё это время… наблюдал за людьми. Смотрел, взвешивал, делал выводы. И, быть может, знал об этом крае куда больше, чем говорил.

Не только о границах, но и о боли, страхах и надежде.