Письма героев (СИ) - Максимушкин Андрей Владимирович
Ситуация в целом весьма печальная. Грустная, надо сказать. Все прекрасно понимали — батальон механизированной пехоты без артиллерии долго не продержится. И это еще у противника только пехотный полк без танков.
Подпоручик Аристов в очередной раз вышел на связь с подполковником Никитиным. Результат обнадеживающий, комбат проинформировал своих людей, что командование Санкт-Петербургской механизированной в курсе кризиса под Кепри, к переправе бросают всех, кто поблизости.
— Держитесь и не геройствуйте зря, — напутствовал Григорий Петрович.
Разумеется, докладывая Болотину, подпоручик опустил последнюю фразу своего комбата.
Никифоров спокойно работал лопаткой, оборудуя для себя стрелковую ячейку в десяти шагах за цепью ячеек взвода своих саперов. Все как по уставу и уложениям.
Иван Дмитриевич испытывал стойкое ощущение дежавю. Это уже было пятнадцать лет назад. Молодой инженер Никифоров по делам заехал с прииска в Харбин и попал в круговорот событий. Газеты это обозвали «героической обороной Харбина», политики вежливо поименовали «Маньчжурским кризисом» или «выступлением генерала Чжан Цзолиня», решившего силой «отжать» русские активы в Северной Маньчжурии. Непосредственные участники использовали совсем другие выражения.
Тогда жарким летом 1925го года Иван Никифоров рыл окопы на окраине Харбина, в рядах ополченческой дружины отбивал атаки китайцев, зачищал от национального неблагодежного элемента китайский пригород. Эх, в руках трехлинейная винтовка еще довоенного выпуска тяжелая неудобная с трехгранным штыком, в подсумке патроны, по поясе фляжка с водой и аптечка. В голове сплошной сумбур, страх перед возможным пленом и отчаянное желание жить.
Вспомнился тот самый день, когда ополченцы отбили третью атаку китайцев, палило солнце, страшно хотелось пить, вокруг кричали и стонали раненные, воняло порохом, взрывчаткой и дерьмом. Ивана Дмитриевича явственно передернуло, когда он вспомнил как держал на весу последнюю обойму. Страха уже не было. Какие-то чувства, надежды, стремления остались там далеко за кромкой. Очень хотелось пить, а фляжку Иван отдал Сергею Кострикову, невысокому задорному инженеру Харбинской механической фабрики. Бедному Сергею Мироновичу пулей пробило грудь, навылет. Иван до сих пор помнил эти выпученные от боли глаза, красную пену на подбородке, срывающийся с губ тихий свист.
Так ведь и не узнал, выжил Костриков в той переделке, или нет. Скорее всего похоронен на Харбинском кладбище. Тогда много прибавилось свежих могилок с крестами. Антибиотики, знаменитый «Панацеин докторов Боткина и Ермольевой» еще не изобрели. Честно говоря, в продажу это чудодейственное средство поступило всего два года назад. До того обходились сульфамидами.
От воспоминаний Никифорова отвлек шум моторов. За песчаную дюну в тылу резервной позиции заехали два «Ослика». К ним задом пристроился крытый грузовик. Бронеходчики принялись перекидывать снаряды в рубки штурмовых орудий. С перегрузкой помогали несколько пехотинцев.
Невысокий сапер с выделяющейся семитской внешностью повернулся к поручику.
— Шустро работают, ваше благородие, — быстро проговорил Семен Гитлер. — Разрешите закурить?
На поясе Гитлера Иван заметил две гранаты. Молодец сапер! Успел у пехоты выпросить, или хватануть без спросу. Жаль, сам не подумал позаимствовать у соратников что-то взрывающееся.
— Кури, сапер. Передай по цепочке, кто окопался, может отдыхать.
Ячейка Гитлера располагалась недалеко от Никифорова. Парень уже успел врыться в грунт на полметра и насыпать перед собой бруствер. Надо бы поинтересоваться между делом, не из крестьян ли? Хотя, какой с такой фамилией и лицом крестьянин⁈ Городской обыватель, хорошо если из рабочих.
Пока все спокойно, можно и подымить, самое тяжелое на войне это ждать неизвестно чего, это тягучие резиновые минуты перед боем, когда стрелки часов почти не движутся, когда кажется, что время остановилось, завязло как пчела в патоке. Здесь помогает незатейливый треп о всяком разном. Табак тоже хорошее дело. Пока закуриваешь успокаиваешься, вьющийся дымок отвлекает от нехороших мыслей.
Яркая вспышка. Иван интуитивно распластался на дне окопчика. Шелест ветра, порыв, затем уже по ушам ударил грохот. Рвущий перепонки, оглушающий рев взрыва. Затем еще и еще, уже куда слабее.
Самоходки за дюной горели. Кузов грузовика просто исчез, покореженная кабина пылала. Иван Дмитриевич оторопело глазел на пламя. «Видимо накрыли залпом» — всплыла в голове догадка.
Солдатик выскочил из окопа и пригибаясь к земле пробежал мимо офицера.
— Гитлер! Куда? Стой!
Семен только отмахнулся на бегу. В ближайшей самоходке что-то взорвалось, из разодранной рубки выплеснула струя пламени. Гитлер упал, но пополз дальше. К нему на помощь рванули еще двое саперов.
Между тем противник усилил обстрел. Серия снарядов легла в тылах батальона, но в основном огонь велся по передовым позициям. К противнику явно подтянулись свежие батареи. Снаряды англичане не жалели. Грязные кусты дыма с огненными прожилками вырастали рядом с окопами, поднимались над позициями противоштурмовых автоматических пушек. Над землей стоял низкий гул.
Рев, грохот взрывов сливающиеся в сплошной гул пробуждали в человеке все потаенные страхи. Накатило ощущение беспомощности, как у маленького ребенка. Иван Дмитриевич с трудом пересилил себя, стиснул зубы и приподнявшись на локте огляделся. Люди все на месте, вжимаются в землю, прячутся в ячейках. Слева за кустами бухают наши пушки. Куда они стреляют? Не видно же ничего. Остается только надеяться, что люди Болотина разместили наблюдателей на высотах и деревьях. Остается только молится, что наши снаряды летят не в чистое поле, а по противнику. Остается только молится.
Самоходы за спиной горят. У подошвы дюны заметно какое-то шевеление. Приглядевшись, Никифоров понял, что это его люди кого-то тащат волоком. Снаряды на позицию саперов пока не летят. Видимо, противник вообще ее не видит. И поручик Никифоров сделал то, что и должен был сделать как офицер — отправил еще троих солдат на помощь Гитлеру.
Вскоре саперы дотащили до окопов двоих раненных.
— Живы, ваше благородие, — выдохнул Гитлер.
Пилотку сапер потерял, форма в пыли и саже, но Никифоров готов был расцеловать этого низкорослого неказистого смугловатого паренька.
— Перевязать сможете? Давайте, бегом их в тыл. Быстрее! Сейчас будет жарко.
После яростного обстрела противник пошел в атаку. Причем орудийный огонь не стих, англичане перенесли его на тыловые позиции русского батальона. На батальон мобильной пехоты явно напоролась кадровая часть. Чувствовались выучка, координация действий, тот самый автоматизм характерный для обученных солдат.
Под прикрытием огня противник подобрался к русским позициям. В атаку вражеская пехота пошла разом, короткими рывками перекатами, поддерживая друг друга огнем. Даже полнокровная русская рота, вооруженная штурмовыми автоматическими винтовками сдержать такой удар не смогла. Противник прорвался в центре, волна вражеской пехоты захлестнула окопы. Да какие там к черту окопы! Стрелковые ячейки для стрельбы лежа и мелкие ровики. На большее сил и времени не хватило.
Иван Никифоров в один момент вдруг понял, что пушки по позиции больше не стреляют. В голове гудело. Уши забиты пробками. Слова гулко отдаются в черепной коробке. Яростный стрекот штурмовых винтовок и пулеметов, хлопки винтовок стихли. А затем вдруг впереди показались цепи английской пехоты.
— Приготовиться к бою! — проорал поручик. — Огонь!
Одним движением пальца снять «шведу» с предохранителя. Страх вдруг прошел, ему не осталось места на этом поле. Короткая очередь на три патрона. Сразу перенести огонь на следующую цель. Так хочется давить спуск до сухого щелчка затвора. Нельзя. Чертово изделие господина Долгова выдерживает только три-четыре магазина до перегрева ствола.
Над головой свистят пули. Где-то за спиной бухают минометы. Со всех сторон сухой треск ружейного огня. Противник накатывается. Солнце за спиной и не мешает стрелять. Солдаты в серой форме бегут прямо на Никифорова. Пехота накатывается, приближается. Хорошо видны грязные, перекошенные злобой и отчаянием лица. Широкие штыки блестят на солнце. Никифоров, не думая на одних рефлексах, сменил магазин.
