Флот решает всё (СИ) - Борис Борисович Батыршин
— Позвольте, Вениамин Палыч? — он поднял руку, словно сидел за партой, в классе родной московской гимназии. — Я… наверное, надо было сразу сказать, только мне показалось…
— Прекратите жевать сопли, Анисимов и говорите по делу. — голос у Остелецкого сделался сухим, неприятно-отрывистым.- У вас тоже что-то пропало? В фотолаборатории.
Матвей торопливо закивал.
— Понимаете, когда мы уезжали из Москвы, я кое-что с собой прихватил…
На объяснения ушло минут пять. К тому моменту, когда Матвей умолк, глаза у землемера Егора сделались круглыми — он смотрел на товарища та, словно не мог поверить своим ушам. Медик же, дослушав гимназиста до конца, постучал себя согнутым пальцем по лбу — жест, не требующий дополнительных объяснений, но от того не менее обидный.
— Ну, спасибо, Анисимов, удружили… — голос у Остелецкого сделался теперь тихим и каким-то безнадёжно-усталым. — Что ж вы раньше-то молчали… гимназист! Выпороть бы вас, да возиться неохота…
— А вы Осадчему прикажите! — посоветовал землемер Егор. — Уж он-то справится!
Унтер поглядел на потенциальную жертву… оценивающе. От этого взгляда у Матвея сразу зачесалось седалище — память о розгах, которые его как-то, ещё в третьем классе, попотчевал гимназический тутор за разбитое стекло. А потом ещё от отца, дома досталось — но уже форменным кожаным ремнём…
Матвей хмуро глянул на товарища, но не сказал. ни слова Да и что тут скажешь?
— Ладно, разбирательство и экзекуцию оставим на потом. — вынес вердикт штабс-капитан. — он обернулся к Осадчему, — поднимайте своих людей по тревоге. Оружие, патроны раздать, лошадей заседлайте, всё, как положено. И чтоб ни шагу из расположения! А вы, Анисимов, — опишите как можно подробнее вашего воришку. И постарайтесь вспомнить любую мелочь, нам сейчас всякое лыко в строку.
Тут у Матвея было что сказать. Он не осмелился сообщить о происшествии в «фотографической» палатке, но решил самостоятельно отыскать злодея — и для этого несколько дней шнырял среди поселенцев, внимательно приглядываясь к каждому, что хотя бы примерно походил на вора. И, вроде, даже обнаружил — по крайней мере, ему так казалось, — и даже выяснил кто он такой. Аверкий Гордасевич, сын петербургского полицейского чиновника. Отец проворовался и попал на каторгу, семья впала в нищету — вот и сынок (на самом деле, детина двадцати пяти лет) и кинулся искать лучшей доли за морем…
Но дальше надо было задерживать подозреваемого, допрашивать, производить обыск с целью вернуть похищенное… а как это сделать в одиночку? Матвей разрывался между чувством долга и пугающей необходимостью рассказать всё Остелецкому — и теперь выкладывал подробности своего «расследования», ощущая, как с каждым словом с души сваливается толика гнетущей его тяжести.
— Аверкий Годасевич, говорите? — Остелецкий недобро прищурился. — Вот что, унтер: возьмите двух человек и вместе с гимназистом ступайте, поищите этого типа.
— А если это не он? — робко спросил Матвей. — Я же говорю — лицо у вора было закрыто платком, я не уверен…
— Вот и выясним. — отрезал Остелецкий. — Выполняйте, юноша, пока этот тип не сбежал. Впрочем… — он покачал головой, — боюсь, мы уже опоздали. Не дурак же он совсем, чтобы сидеть и ждать, когда мы за ним явимся!
[1] (фр.) Вставайте, сыны Отечества,
Настал день славы!
[2] (фр.) дикому казачьему атаману…
II
Залив Таджура,
запад
Аденского залива.
Близ крепости Сагалло.
Гр-р-рах!
Столб воды пополам с пеной вырос у борта авизо, в воздух полетели обломки. Эхо, отразившееся от прибрежных холмов ещё перекатывалось над бухтой, а новомосковцы, все до единого, уже бежали к воде. Когда столб, поднятый взрывом опал, глазам Матвея — он наблюдал за отбытием французов с крепостной стены, вместе с землемером Егором — предстало пугающее зрелище. Несчастное авизо завалилось на правый бок, так, что красные, ещё вращающиеся плицы левого колеса целиком показалось из воды; противоположный борт, наоборот, ушёл в воду так, что не было больше видно ни лееров, ни громоздкого полукруглого кожуха гребного колеса. Правое крыло мостика уже коснулось воды; крошечные человеческие фигурки, едва различимые с такого расстояния, скатывались со вставшей дыбом палубы в воду. Канонерка быстро погружалась — вот вода залила мостик, вот она лизнула левый, задранный под неестественно крутым углом фальшборт, вот захлестнула кожух левого колеса. И вдруг палуба, по которой уже вовсю гуляли волны, раскололась изнутри, выбросив огромный столб снежно-белого пара.
— Котёл взорвался… — прошептал землемер. — Ну, теперь всё, амба…
Матвею отчаянно хотелось зажмуриться и зажать ладонями уши, чтобы не слышать гула, шипения, рёва и прорывающихся сквозь эту какофонию криков мучительной боли, издаваемых людьми, которые варились сейчас заживо — но н не шевельнулся, впитывая всеми органами чувств эту чудовищную симфонию катастрофы.
От берега уже отчалили лодки — и понеслись к месту гибели «Пэнгвэна», подгоняемые яростными ударами вёсел. Судно уже погрузилось целиком — над водой торчали только мачты, труба да верхушка одного из колёсных кожухов — авизо село на дно с креном примерно в двадцать пять градусов. Море вокруг всё было в точках — то ли обломки, то ли человеческие головы; плавала вверх дном сорванная взрывом с кильблоков шлюпка, и Матвей видел, как на неё, как на спину торчащего из воды кита, лезут крошечные чёрные фигурки.
Что вы там встали? — раздалось снизу. — Остелецкий, в расстёгнутом кителе, без фуражки, махал им рукой. — быстро вниз — и к берегу, к берегу! Осадчий со своими орлами побежал за подводными костюмами — надо поскорее осмотреть судно, понять, что это так здорово бабахнуло. И Тимофея отыщите, пусть хватает свои инструменты, бинты, что ему ещё понадобится — там наверняка полно раненых!
Матвей от этих криков словно пришёл в себя — дёрнул за рукав землемера Егора и кубарем скатился по деревянной лестнице, приставленной к стене.
Французский авизо «Пэнгвэн» появился в бухте часов в пять пополуночи. Подошёл, встал на якорь напротив крепости, демонстративно развернув на неё свои игрушечные пушечки и дал жиденький залп — то ли приветствуя полощущийся над башней ашиновский флаг, то ли оповещая обитателей Новой Москвы о своём прибытии. Последнее уже не требовалось — поселенцы все до единого уже высыпали на берег и с тревогой наблюдали за действиями пришельцев. Спустя полчаса от борта отвалила нарядная гичка и, подгоняемая дружными взмахами вёсел, понеслась к берегу. С опозданием со стены крепости ударила пушка — одно из двух старинных турецких орудий, которые по приказу Ашинова затащили на стену, и в качестве пробы произвели несколько выстрелов, рассчитывая, прежде произвести впечатление на толкущихся на рынке местных негров. Поражённые таким зрелищем, они наверняка разнесут по окрестным селениям известие о том, что у русских пришельцев теперь есть пушки, а значит — соваться к ним с оружием не стоит.
Пока проводились все эти салютации, Матвей, занявший удобный наблюдательный пункт на стене, рядом с импровизированной батареей,
