В. Бирюк - Парикмахерия
Да только судьба — штука смешная. И единожды связанное — развязать человеку не можно. «Если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе». Так и я: перестал князь-волк ко мне приходить — так я сам к ним пошёл. И не думал, и не искал, а вот так дело повернулось, что нашёл. Живут они ныне в доме моём. Службы мне служат, меня да Русь прославляют. В походы со мной ходили, ворогов изводили. Но о том — после.
Чимахай отправился спать, я уже тоже представил себе, как лягу, вытянусь, косточки расправлю, но тут из-за спины Ивашки, из дверного проёма поварни появилась, поправляя платочек на обритой «под ноль» голове, Кудряшкова баба. Увидев меня, она сложила руки ладошками вместе, будто собралась молиться, и стала кланяться, как болванчик китайский, издавая невнятные скулящие звуки.
– Это она чего?
– Она-то? А хрен её знает. Опа! Забыл совсем! Слышь, боярич, вирник-то, того, помирает. Она-то прибежала про это сказать. А тут, значится я… Ну, расстроенный такой. А она мимо бежит. Вот. Ты куда?
– Ивашко, буди Ноготка и Сухана. Седлай коней. Нет, не седлай. И — не запрягай. Емец-жеребец! Как же это называется? Короче, как вирника сюда привезли — носилки между конями.
Я заскочил в полутёмный сарай. Хотя почему «полутёмный»? Луна уже высоко, крыш у нас нет. Вирник виден ясно. Ещё дышит. Плохо дышит. Прерывисто. И пот по лицу.
– Вон пошла! (Это бабе, что за мной следом заскочила)
– Как он? (Это Кудряшку. Он под стенкой лежит, лица не видно, но глаза поблёскивают.)
– Так известно как — помирает. Ты, боярич, лучше вели дать мне…
– Велю. Топором по загривку. Он сказал чего? За что мне дозволять тебе ещё воздух здешний портить?
– А…. Да. Только с заката — хрипит бессмысленно. А прежде он много чего…
– Тогда — заткнись. Носом — к стенке. И — спать. Ты ни меня или ещё кого — здесь не видал — спишь крепко. Потому и проживёшь дольше. Может быть.
С Макухи было снято всё, кроме нижних портов и нательной рубахи. Оставались только украшения. Любят здесь «мужи вятшие» на себя цацки навешивать. Типа наших гоблинов. Цепи, «гайки», кресты… Дольше всего не слезало обручальное кольцо. Я уж собрался отрезать палец, как снимал перстни с убитого Храбрита. Но подошедший Ноготок поплевал на колечко, на опухший сустав пальчика у болезного и, как-то хитро проворачивая колечко, сдёрнул его. Профессиональный палач умеет также профессионально обдирать покойников. Ну, или близких к ним по состоянию здоровья.
А что делать? Жалования же всегда не хватает. А общемировая традиция проста: всё снятое с казнённого или умершего в застенке — доход палача и подручных. В Бабьем Яре после освобождения Киева Советской Армией местные мальчишки разбивали спёкшиеся комки человеческих черепов и выковыривали золотые зубы невинно убиенных — местных жителей и военнопленных, расстрелянных в этом месте фашистами. В средневековье такого быть не может. И не только потому, что нет золотых зубов — просто после работы палача ценного ничего не остаётся.
Раздувшуюся тушу пока ещё живого вирника притянули покрепче ремнями к широкой доске, на которой он лежал, просунули снизу под ремни пару жердей и на таких импровизированных носилках вынесли на двор. Ивашка и Николай уже держали готовых коней. Попытки обсудить разные варианты расположения упряжи при перевозке носилок были мною пресечены сразу.
По «Слову о полку» помню, что какой-то князь Святополк «прилелеял отца своего между угорскими иноходцами ко святой Софии к Киеву». А Радзивиловская летопись под 1176 годом даёт: «И прииде же ко Мстиславу весть от Ярополка: Михалко есть немощен, несут его на носилех…». Там и картинка есть: одна лошадь идёт впереди, другая сзади, а носилки посередине. Причём ноги и первой, и второй лошади двигаются попеременно: левые — правые. То есть, кони эти — пресловутые «иноходцы». «Иные», но на Руси — не «чужие». «Иноходцы» — они везде «инородцы». Но — желанные. Паспортов или регистрационных номеров у лошадей на картинке не видать, так что, может быть, и «угорьские».
Вирник — не князь, иноходцев у меня нет. А вот то, что коней надо цугом ставить — пришлось вспоминать да соображать. В принципе — понятно: дороги на Руси — не от Цинь-ши-Хуан-ди. Первый император первой китайской империи, помимо мелочей типа объединения семи царств и постройки Великой Китайской стены, сделал по всей стране трёхполосные магистрали и стандартизировал длину осей всех повозок в империи. Средняя полоса, как и у нас — для проезда императора и его прислуги. А на «Святой Руси»… А в моей России? Не надо о больном, не будем о дорогах. Так что — гуськом. Или, в данном конкретном — цугом.
Нормальных вьючных седел, типа тех, которыми обеспечиваются бригады МВД Северного Кавказа, с дополнительными передней и задней шлейками, с увеличенным потником и его крышей, с приспособлениями для крепления вьюков — у меня нет. Ну и не надо. Это же не полноценный марш-бросок по пересечённой местности. Лишь бы кони не поранились, да Макуха раньше времени не свалился.
– Ивашко — старший. Остаёшься с Николаем и остальными. Ноготок — бери повод и за мной. Сухан — взять еловину. Пошли.
Без меня — нельзя. Я место знаю. «Источник с мёртвой водой». Чтобы Макуху кантовать нужно два здоровых мужика. Раз я иду, то и Сухан. Он от меня — только по явной команде. Ноготок… Он, конечно, молчун. Но личному палачу насчёт собственного языка особенно крепким надо быть. Когда якобинский террор в Лионе закончился отзывом комиссаров в Париж, последнее, что выплюнула лионская гильотина, были головы штатного тамошнего палача и его помощника. Да и вообще, «зачистка чистильщиков» — типовая процедура во многих общественно-политических процессах. Но не хотелось бы с этим торопиться. Без обоснованной необходимости. Вот и проверим прочность индивидуальных фильтров моего «профоса» по исходящим семантическим потокам.
Я повёл наш маленький караван в обход, вдоль опушки здешней луговой тарелки. Пару раз пришлось спускаться ниже — крутое место попалось. Вьючная лошадь нормально несёт груз до трети своего веса. Для сравнения: мул — половину, ишак — две трети. Но это по ровной местности и без всяких отягчающих. Типа перекосов груза, нарушения оптимального режима движения с двумя шестичасовыми перерывами в сутки, и прочее. А лезть на крутой склон…. Спустились пониже, до места поглаже.
Сухан идёт сзади, головой по моей команде крутит — слушает. Мне здесь только случайных свидетелей не хватает. Всё-таки, надо было Ивашку брать. С его «ночным зрением». А я-то в ночи-то кратчайший поворот попросту проскочил. Вообще-то — не темно. Луна. Но местность выглядит как-то… сильно незнакомо. Только когда дошли до поворота к тому месту, где тропка на «птичник» была — узнал пейзаж. И дорогу. И мы — по ней. К знакомому месту. К «источнику мёртвой воды». Что может быть мертвее глубокого мёртвого омута с плавающей в нём мёртвой ведьмой?
Когда коней подвели к полосе камыша вокруг омута и остановили, Макуха очнулся. Начал глазами крутить, пытался сказать чего-то. Но горло пересохло — только хрипит. Сбегал, набрал в шапку воды, дал напиться болезному.
Есть такая известная пьеса. Так и называется: «Стакан воды». Одна королева попросила стакан воды, и четыре великих европейских державы тут же сменили ориентацию. В военно-политическом смысле этого слова. «Утрехтнулись». От выражения: «Утрехтский мирный договор». А наши — спокойно продолжили с Северной войной. Поскольку австрийцы вспомнили, что у них есть и восточные границы. Соответственно, Османский султан Ахмет Третий любезно выслушивал пламенные призывы отсиживающегося в Стамбуле после Полтавы Карла Двенадцатого, но войны с Россией не начинал.
Зря я это сделал. Насчёт «стакана воды». Вирник отхлебнул и заговорил:
– Где я? А?
– На пороге, вирник. На последнем пороге.
– Как это? А дальше чего?
– Как сказал в аналогичной ситуации один мой знакомый принц датский: «Дальше — тишина».
– Погоди. Постой! Не хочу!!!
– Бывает время собирать камни, бывает — выбрасывать. Для тебя пришло вот такое.
– Стой! Попа мне! Исповедаться хочу!
«Королева Британии тяжко больна,Дни и ночи её сочтены.И позвать исповедников просит онаИз родной, из французской страны.Но пока из Парижа попов привезёшь,Королеве настанет конец…И король посылает двенадцать вельможЛорда-маршала звать во дворец».
Не наш случай. И Макуха — не королева, и я — не венценосный и рогоносный супруг. Хотя… если б сообразил, что предсмертная исповедь для местных — как паспорт в шестнадцать лет — всем и каждому, можно было бы подготовиться. Сыграть бы чего-нибудь по этой балладе. Глядишь, и узнал бы кучу полезного. Типа:
«Я неверной женою была королю.Это первый и тягостный грех.Десять лет я любила и нынче люблюЛорда-маршала больше, чем всех!».
Интересно, кого Ельнинский вирник Степан Макуха назвал бы в качестве «лорда-маршала»? С подробным описанием «плодов любви»:
