В. Бирюк - Парикмахерия
Они умные — и я не дурак. Так чего ж двум умным ссориться? Вот у меня и нет проблем с овчарками. Ни с восточно-европейскими, и ни с немецкими, ни с колли. Кавказцы просто приходили и старались лечь на ноги. Здоровенные псины, кудлатые как овцы, из группы в тридцать-сорок особей хомосапиенсов всегда выбирали меня. И старались привалиться к боку. Так было в горных осетинских аулах. Потом я столкнулся с кавказцами в Центральной России. Не с «лицами кавказской национальности», а с мордами. Именно, что столкнулся — когда такая махина вылетает из калитки и кидается на грудь — «фу!» кричат все. Всей улицей. Даже наряд патрульно-постовой службы, случайно проезжавший мимо. А чего кричать? Ведь по собаке же видно — когда она идёт в бой, а когда — знакомиться с приятным человеком. Я потом с этим псом проводил времени не меньше, чем с его хозяйкой. Но — до первой рюмки. Нормальный пёс спиртного не любит. Когда видел, как подвыпившие гости лезут к собаке или кошке с сюсюканьем — всегда жалко становилось. И глупых хомосапиенсов, которые не чувствуют как они воняют, и бедное животное, которое вынуждено это всё терпеть.
И ещё проверенное правило — не опускайте ладонь сверху на голову малознакомого зверя. Никогда. Собака воспринимает это как угрозу, как попытку подавления. Как право господина, сильного, старшего. Так можно успокаивать маленьких щенков. Положи и прижми, пока не успокоится. Потом они вырастут и будут и дальше такое хозяину позволять. Но от чужого… Для матёрого кобеля — это смертельное оскорбление. Я один раз так ошибся и чудом остался цел. Когда матёрый кобелина чёрной овчарки летит на тебя во весь мах, когда хозяин его бежит сзади, дико матерясь и явно не поспевая, а у тебя в руках только тоненькая цепочка — поводок от моей колли, которую только что отпустил побегать… И песок из-под лап чёрной оскаленной смерти, несущейся на врага во весь опор, вылетает горстями выше человеческого роста… Меня тогда спасла моя «шотландка». Выскочила неизвестно откуда, ударила кобеля грудью в плечо, так что тот четыре раза перевернулся через голову в туче песка. И стоит. Аристократка рыжая. Кобель никогда сучку рвать не будет. Только скулит — хорошо приложился. А эта… Хоть бы голову повернула. Хоть на собаку, хоть на людей. Дождалась, пока хозяин кобеля на поводок возьмёт, и побежала по своим собачьим делам дальше — запахи собирать. Хорошо, что я ничем новым не мог привлечь её внимание. А то… стыдновато было бы.
Я этого своего волка молоком не выкармливал, лужи за ним не подтирал — общаемся «по-взрослому» — протянул волку правую ладонь под нос. Он понюхал и зарычал. Негромко, но я же вижу, как у него шерсть дыбом на загривке встаёт. А и правда — я же правой рукой шашечку свою держал. Там, наверняка, кровь и на рукоятку попала. Отложил дрючок и протянул левую. Волк понюхал, успокоился. И пошёл по кругу — почти не отрывая носа от моей кожи. Обошёл кругом.
Сюр в третьем поколении: ночь, луна выглянула, пустой двор. На корточках сидит тощий, абсолютно голый, абсолютно лысый подросток с вытянутыми вперёд руками. А вокруг ходит здоровенный волчара, чуть не касаясь носом, и пофыркивает сверху. Он же просто выше меня ростом в такой позиции! «Зверь воздвигнувшийся».
Черчиль как-то сказал: «Я люблю свиней. Собаки смотрят на нас снизу вверх. Кошки смотрят на нас сверху вниз. Свиньи смотрят на нас как на равных». Ну, это зависит от нас самих. Кому-то и свинья — ровня. А я просто люблю смотреть в глаза. И людям, и зверям, и детям. Так многое лучше видно.
Но тут волк смотрел на меня сверху вниз. Тоже впечатляет. Основная часть наблюдаемой панорамы — здоровенные, очень белые зубы. И непрерывно двигающийся за ними — красный мокрый язык. А выше — ноздри. Которые тоже постоянно двигаются, то расширяются, то сужаются. Когда добрался до подмышки, куда Велесов медведь башку всовывал, снова зарычал. Я же мылся с тех пор! Много раз! Честное пионерское! Естественно, волк не пропустил паховую область. Для зверей это вообще — все виды паспортов. От общегражданского до паспорта здоровья. Плюс лог доступа. Уж не знаю с чего, но он начал смеяться. Фыркает, зараза, так выразительно. И зубы свои белые скалит. Это он про Беспуту, что ли? Или про предшествующие мои похождения?
Очень странное… И очень сильное ощущение — его дыхание. Обычно у диких зверей-хищников изо рта пахнет неприятно. Зубы-то им чистить нечем. А здесь мощный очень горячий поток воздуха. Не индустриально-нейтральный, а живой. С мясным запахом, и что-то пряное. Но без падали. Когда такая воздуходуйка проходится по плечам, по позвоночнику… выдыхая толчком жаркий воздух в каждый отдельный позвонок, горячей волной… был бы женщиной — от одного этого тут же кончил. И ни одного прикосновения. Ни языком, ни носом. Я уж про когти и клыки… Только один раз, почти в конце, вдруг провёл языком по моей плеши. Мокрое, шершавое, очень горячее. Из-за спины. Внезапно, быстро… Из двух вариантов — немедленно умереть или обделаться — я выбрал третий — ничего не сообразил. И не сделал. Только воздуху заглотнул аж до прямой кишки.
А этот… «люпус» закончил свой обход вокруг меня, встал напротив, нос к носу, и уставился в глаза. «Кто кого переглядит». Я в детстве, обычно, проигрывал. Но тут волк уступил. Наверное, решил перестать глупостью маяться. И опустил голову мне между ступней. Не лёг, а именно чуть подогнул передние лапы и коснулся носом земли возле моих пальцев ног. Постоял так… Ну, буквально, три секунды. Поднялся, фыркнул мне в лицо, и, с разворота, быстро в ворота. Будто позвал его кто. И — всё. Пустое место передо мною. А я сижу, меня трясёт, встать не могу — коленки дрожат, ноги свело… И вообще… Что это было? Ё-моё и три нуля в придачу.
– М-ма-матерь божья! П-пресвятая Богородица, сохрани! И… ну… вразуми.
При первых звуках человеческого голоса я как-то встрепенулся. Вспомнил, что «цирк уехал, а клоуны остались», по крайней мере — главный. В моём лице. Чуть не с воем от боли в затёкших ногах поднялся.
– Охренеть! И… эта… во! — уелбантуриться!
Мда, Ванюша, засоряешь ты великий и могучий. «Не всякая птица дошпындыхает до середины Днепра. А если и дошпындыхает, то гикнется и копыта отбросит». Этого ты здесь ещё не спрогрессировал, но остальное народ жадно впитывает. Всё из тебя проистекающее. Фильтруй базар, Ванька, а то стыдно будет перед потомками. Хотя предки и сами хорошо склонения склоняют: возвратную форму этого глагола я здесь на людях не применял.
У дверного проёма поварни стоял Ивашко. Видимо, он, исполнив и успешно завершив свой процесс «килевой качки», изжил, таким образом, собственную обиду, и вышел остыть на воздухе. По использованным им выражениям можно оценить продолжительность нашего совместного пребывания. Да, много чего он от меня услышал. Я бы даже сказал — набрался.
Сбоку, у сарая, наблюдался Чимахай. Ведь я же его спать послал! Видать, мужик снова не поверил и пошёл посмотреть. «Вот я его счас на лжи подловлю!». Ну что — словил картинку моего персонального сюрреализма?
Мою молитву он запомнил только частично. Но ключевое слово «вразуми» — не пропустил. Интересный мужик. Работать, и ещё раз — работать.
Пока я влезал в свою сброшенную одежонку, мужики подошли ближе.
– Я ж те говорил! А ты всё одно: «врёшь» да «врёшь». Ну, сам посмотрел? Князь-волк к господину приходит и они разговаривают. Видел?
– Ивашко, оставь Чимахая в покое. Он и мне три раза повторил: «обманешь». Парню с детства не повезло. В плохой компании вырос. А ты, Чимахай, Богородицу не забывай о «научении» просить. А то если только о «вразумлении»… Вразумлять и через задницу можно. Понял?
– Ага. Эта… Ну… А мне можно? Ну, с князь-волком поговорить?
Та-ак. Вот теперь самое время и мне самому повторить Ивашкину реплику. Таких просьб у меня ещё не было. Смелый парень. Не только зверья не боится, но и колдовства. Или он для того и проситься, чтобы страх перед нечистью типа «цапли» в себе выжечь? Да, с таким надо работать. Здесь это редкость.
– Посмотрим по твоему поведению. Может, и поговоришь. Если ему интересно будет. И мне. Ясно?
Больше князь-волк ко мне не приходил. Сперва это его отсутствие вельми тревожно было: ждал я, что на место неприятности сей, хоть бы и пугающей, но знакомой уже, мир этот иной страх на меня нашлёт. После, вроде бы, и радость была: не ходит лютый зверь за мною, не считает убиенных, не заглядывает в глаза, словно смерть собственная. Потом даже и грустно как-то стало — будто привык к чудищу этому.
Да только судьба — штука смешная. И единожды связанное — развязать человеку не можно. «Если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе». Так и я: перестал князь-волк ко мне приходить — так я сам к ним пошёл. И не думал, и не искал, а вот так дело повернулось, что нашёл. Живут они ныне в доме моём. Службы мне служат, меня да Русь прославляют. В походы со мной ходили, ворогов изводили. Но о том — после.
