В. Бирюк - Парикмахерия
Интересно, а ведь, кажется, я нашёл ещё одно решение. Я же мучился, что не могу стать нормальным лидером, потому, что не могу объяснить людям свою главную цель — «смерть курной избе». Снижаем уровень абстракции, смотрим подцель. Например: построить боярскую вотчину. Это им понятно, но не сильно их греет. Однако, в рамках такого целеуказания у нормального туземца можно сформировать его собственную, понятную и приятную для него цель. Причину следования за мной, основание для подчинения. Вот это самое триединство. «И люди к тебе потянутся». Проверяем:
– Слышь, Чимахай. А тебе это как? Поработаешь на меня, получаешь избу-корову-бабу. Ещё чего для жизни надо. Мне от этого польза — я вотчинку подымаю, мне крестьяне нужны. Бить-резать-мордовать — только себе в убыток. Будешь крестьянствовать. Вроде — и тебе славно. Что скажешь?
– Обманешь.
– Ты себе-то не ври. Я обмануть не могу — на мне дар богородицы. Меня от всякой лжи наизнанку выворачивает. А более всего слышна ложь, которая не в ухо летит, а которая с языка скользит. Мне соврать — день у поганого ведра на карачках простоять.
– Всё равно. Постоишь, проблюёшся и обманешь.
– Та-ак. Слушай, а ты сам чего испугался? Не хочешь — не говори. Мне не говори — себе объясни. Тебя аж корёжит всего. Что «нет», когда я по глазам вижу. Чего тебе не так?
– Я… ммм… эта… Да ну, мать твою! Что пристал как репей! Всё в душу лезешь! Ну на: не хочу крестьянствовать! Вот! Ни холопом, ни вольным смердом. Не хочу землю пахать! Съел?!
Во дела. Опять облом. Сейчас и этот в истерику впадёт. Топоров у него в руках вроде не видать. Но всё равно — а не многовато ли на сегодняшнюю ночь мужских истерик? «Муж горниста» заистерил — на шашку мою налетел. Ивашка от моего выговора до сих пор бабёнку на столе трахает. А я ж к нему чисто литературно.
Вот был случай — пришлось как-то сидеть в приёмной, в те поры — ещё товарища, Черномырдина. Ещё в Тюмени. И слушать как будущий премьер и кладезь выражений новой России выговаривал одному из своих подчинённых. По часам засекал: 25 минут выговора и за всё это время только два литературных слова: «в» и «на». То-то ему потом, когда по телевизору уже стали показывать, приходилось на каждом слове останавливаться и внутренний переводчик запускать. С языка газовиков и нефтяников на язык Пушкина и Толстого.
А тут и без «слов от Черномырдина» — сплошная «килевая качка» нижестоящего. Или правильнее — подлежащего?
Третьим истериком за сегодня был «горнист», которому, как оказалось, ну просто горит жениться на бабёнке общего пользования. Поскольку она — одна-единственная в жизни виденная «беленькая и молоденькая». Бывает. Но почему обязательно с плачем и слезами?
Теперь вот ещё один: дышит — будто марафон сбегал. Ну, он где-то прав. Отказаться от крестьянского труда в «Святой Руси» — всё равно, что на общем собрании работников городской управы сообщить, что будешь голосовать против Путина. Не поймут-с. И очень обидятся. «Все — туда, а ты — обратно? Мы тут, все как один, в этом во всём, а ты хочешь чистеньким?».
И церковь, и власти, и община дружно внушают: крестьянский труд — почётен. Он — основа жизни, основа «Святой Руси». Что есть истина. Как всегда, из истины делается вполне ложный вывод. Вывод такой: «все — в борозду».
" — Все — в сад!
– Вы там будете петь?
– Нет, это вы там будете слушать!»
Слушать как пахарь «орёт пашеньку»? «Ор» — будет. А вот «дело делать» у «всех» — не получится. Крестьянский труд, как и всякое профессиональное занятие, требует навыков, специальных знаний, специфического склада ума. Просто соответствующих физических кондиций. Не у всех получается.
Один из советских крестьянских писателей, вспоминая своё босоногое детство, пишет о приятеле-сверстнике. Когда тому надоедало водить коня по пашне он, тайком от отца, развязывал упряжь. И земледелец, бросив пахоту, отправлялся искать кого-нибудь из соседей, которые смогли бы заново запрячь коня. Поскольку сам — не умел.
Ещё раз: крестьянин не умеет запрячь коня в плуг. Это уровень профессиональных навыков данного конкретного российского крестьянина. Ну и много он наработает?
Мне, к примеру, что с плугом по полю ходить, что тряпки от кутюрье показывать… Не, с кутюрье проще. Не костюмчик, так хоть кукиш покажу правильно. А землю мучить по своей неумелости… Мне жалко.
– Ты чего завёлся? Я тоже… крестьянствовать не собираюсь.
– Ты?! Да не об тебе речь! Ты, боярыч, кочка на ровном месте! А меня знаешь, как батя ругал? Я неделями сесть не мог. Он-то как закричит: «Мы — пахари! С дедов-прадедов! Один ты — подкидыш!». И — чем ни попадя. Ухо чуть не оторвал напрочь… Я тогда богу молился, чтоб он нас от этих всех нив… Хорошо, пророчица пришла и весь увела в лес. Пахота кончилась. И батя с мамкой… — тоже. Вроде, и сбылись мои молитвы, а оно вишь как обернулось. Будто я в смерти родителей и сестёр с братьями виноват. Молитвами своими. А теперь ты. Снова — давай пахать. И вона — двое уже мёртвые лежат. И кому теперь молится? Какой молитвой?
– Молитва простая. Слушай внимательно: Господь всемогущий, Пресвятая Богородица дайте мне сил, чтоб всегда я был честен с вами, с людьми и с собою, и не оставьте, сохраните, вразумите и научите.
– Ты, эта… постой-ка. Повтори-ка. Чего там по порядку?
– Чимахай, ты бога за дурня держишь? Ему твоих слов не надо. Он же — всемогущий и всеведущий. Слова — тебе надобны. Чтобы твои собственные мысли и чувство в порядок привести. Вот как чувствуешь «правильно», так и говори. И ещё. Если ты крестьянствовать не хочешь, так что за забота? Мне в вотчине разные люди нужны. Плотники, к примеру, — ну просто край. Ты кем хочешь быть?
– Дык… Эта… Не, ну плотницкое дело — само собой. Это-то — да. А вот кем я хочу быть? Кем — хочу? А я знаю? Никогда никто не спрашивал. Кем я хочу… Да отстань ты от меня! То молитвами голову морочишь, то вот пристал…
– Ты не ори. Ты книжной премудрости разумеешь? Ну что вылупился — я не шучу. Книги читать можешь? Сам написать чего, или там посчитать — сколько брёвен и каких на избу надо? Да не обижайся ты. Я по делу спрашиваю, а не зубоскальства ради. У меня тут всерьёз грамотных — один Николай. К зиме открою в вотчине училище — мне дел много надо сделать, а для этого грамотные мастера нужны. Грамоте и счёту учиться пойдёшь?
Мужик смотрел на меня как на выходца с того света. Или как на полудурка. Странно: «полудурок» — это же только половина от «дурака», а звучит обиднее. Наверное, так же смотрели славные Елизаветинские и Екатерининские офицеры на полковника Александра Васильевича Суворова. Когда он в своём полку открыл школу для солдат.
– Обманешь…
– Так. Мы с тобой уже по третьему кругу пошли. Мне тебя обманывать есть только один резон — если ты мне не слуга, не помощник, а так… дерьмо стоячее. Ты — дерьмо?
– Я? А… Не…
– Ну вот и ответил. По первопутку пойдёшь учиться. Точка.
– Глава 98
Ответа не последовало. Мужик, до того внимательно смотревший мне в лицо, уставился куда-то над моей головой. И как-то замер. Я обернулся. В воротах заимки стоял князь-волк. Здрасьте. Как-то он быстро сегодня. Совесть моя хвостатая. Но деваться некуда: «муж горниста» от моей руки помер.
– Чимахай, иди-ка ты спать. Это не к тебе пришли. Видеть тебе этого не надо. Спать пошёл!
Пришлось рявкнуть. Мужик заворожено кивнул, кажется, так и не поняв моих слов. Осторожно, держась за стенку, шагнул в проём сарая. И, как «горнист» не сводил взгляда с того места, где, хоть бы и невидимая за стеной, находилась наша баба, так и Чимахай, не сводя глаз с места, где стоял волк, пошёл к своей лежанке.
А я выдохнул и начал стаскивать с себя одежду. Как-то я устал. То крышу придумывал, то сено косил. Одного мужика убил, другого побил, четверых взрослых истериков успокоил. Ванька-попадун общеуспокаивающего действия. Вроде брома. Хорошо, что сегодня только нервные попадались. А то пришлось бы, к примеру, ещё и слабительным поработать. Пропотел я сегодня и притомился. Вот пускай ночной ветерок и остудит. И горячее тело, и горячечную голову.
Я скинул с себя всё. Даже бандану и сапоги. Только дрючок в руки взял. И пошёл с палочкой на волка. Ну не съест же он меня? А если и съест… Может, оно к лучшему будет? Раскусит бредовую головёнку и… «Мёртвые сраму не имут». Я подошёл к своей «анимированной совести» шага на два. Сел перед волком на корточки и стал смотреть ему в глаза.
Никогда не смотрите в глаза незнакомому зверю — прямой, не моргающий, не скользящий взгляд — признак опасности, угрозы. Предвестник нападения. Только он за мной уже столько времени ходит. Может, мы уже — «знакомые звери»?
Здоровый волчара. Ну и что? Кавказские овчарки чуть меньше. А они меня всегда все любили. Я не знаю почему. С большими собаками у меня проблем не было. Нет, вру — не вообще с большими, именно с овчарками не было. Этим собакам приходится работать в отрыве от человека, выполнять не простенькие команды типа «сидеть» или «фас», а сложные, многошаговые: «отгони отару на верхнее пастбище». Думать им приходиться. И за себя, и за человека, и за стадо. Выживают не только самые сильные, но и самые умные.
