Олег Радзинский - Агафонкин и Время
Юла на крыше Кареты прекратила вращаться, будто замерла в ожидании нового пассажира. Агафонкин перестал сжимать пружину фонарика – вокруг и так стало светло, словно днем, – и оглянулся на Леву Камелединова – видит ли тот, что видел Агафонкин.
Но Левы на плоту больше не было. Не было и плота: Агафонкин висел в воздухе над черной пропастью, что могла быть темной грязной подвальной водой, а могла быть и чем похуже. Он поднял голову и ступил из никуда на подножку Кареты.
Ступил и понял: подножки нет.
Агафонкин стоял посреди широкой долины, поросшей сиреневой травой и степными сиреневыми цветами. Два солнца – яркое, оранжево-красное и бледное, грустно-голубое – застыли недалеко друг от друга, наклеенные на прозрачно-зеленое небо надувные шары. Агафонкин мог смотреть на них, не мигая.
Поначалу ему казалось, что одно солнце догоняет другое, но приглядевшись, он понял, что оба не движутся, а висят, чуть покачиваясь, словно на ниточках. Агафонкин не чувствовал их жара, лишь исходящий от них свет – оранжевый и голубой. Он впервые видел голубое солнце.
Мир вокруг отливал сиреневым. Мир переливался, меняясь, уплывая вдаль, растворяясь в других формах, очертаниях, не позволяя пространству стать определенным, застывшим ландшафтом. Сиреневые горы вдали плавно осели, раздвинулись в стороны, освободив место для огромной впадины, словно приняли решение отказаться от тщетного стремления проткнуть салатовое небо, и начали расти внутрь, обернувшись конусовидной пустотой. Дно впадины заблестело желтым, лимонным, и Агафонкин понял, что это цвет воды огромного озера, появившегося на месте гор. Над озером закружили странные птицы без крыльев – гигантские, ярко раскрашенные сигары. Птицы кружили беззвучно, не перекликаясь друг с другом и небом, как обычно делают птицы, и Агафонкин осознал, что в окружившем его Сиреневом мире стоит легкое прозрачное безмолвие, словно мир окутан марлей – мягкой, ласковой, тихой. Пасущаяся недалеко маленькая – с кошку – корова с тремя рогами подозрительно взглянула на Агафонкина, моргнула и исчезла. Он остался один.
Кареты не было. Агафонкин оглянулся – вдруг прячется за спиной? – и убедился, что Кареты нет. Как он мог промахнуться, как мог не ступить на подножку, что опустилась рядом с плотом, которым управлял тоскующий по девичьим ногам кормчий Лева Камелединов, Агафонкин понять не мог.
Агафонкин заметил, что птиц над озером больше нет. Да и озера не было: там, где ранее блестела лимонная вода, темнел поросший лиловым бурьяном неглубокий овраг с изогнутыми деревьями на склонах. Деревья походили на японские декоративные деревья бонсаи, только нормальной величины. Над ними кружились разноцветные гигантские шмели. Шмели составляли фигуры, словно стеклышки в калейдоскопе, затем, будто по чьей-то команде, рассыпались в стороны, снова становясь отдельными мохнатыми насекомыми, и опять соединялись в узоры. Агафонкин забыл про Карету и не отрываясь смотрел на игру шмелей в освещенном холодным светом двух солнц воздухе долины.
Он пропустил момент, когда оба солнца – одновременно, словно услышав безмолвный сигнал, – качнулись в небе и медленно, нехотя повернулись вокруг собственной оси, только в разные стороны: оранжевое по часовой стрелке, голубое – против. Они начали вращаться, убыстряя ход, удлиняясь, словно глина на гончарном круге, превращаясь из круглых шаров в расходящиеся конусы с широкой серединой и сходящимися клином верхом и низом. Неожиданно Агафонкин понял, что смотрит на две юлы – ярко-оранжевую и бледно-голубую, крутящиеся в неподвижном, туго натянутом салатовом небе. В воздухе перед ним – будто обведенный черным грифелем – появился квадрат. Квадрат распахнулся – дверь в никуда, и из пустоты проема к ногам Агафонкина опустилась кованая подножка Кареты. Агафонкин не раздумывая ступил на нее и упал в воду.
Он был в подвале под одним из домов Баскова переулка. Агафонкин стоял по пояс в грязной воде – фонарик “Жук” зажат в кулаке, механически продолжавшем сжимать пружину – бесполезное нынче действие, не производящее свет. Агафонкин оглянулся: за спиной темнел плот, чуть дальше – слабо освещенный – другой.
– Вовец! – позвал Лева Камелединов. – Дядя Леша в воду упал! Давай сюда!
Они выбрались из подвалов далеко от дома 12, и промокший, все еще не оправившийся от Сиреневого мира Агафонкин молча смотрел, как Володя с друзьями ловко раскладывают на неожиданно возникшем рядом с помойкой пустыре небольшой костер, чтобы он мог обсушиться. Агафонкин слышал их речь, но не понимал, о чем она, все еще пребывая там, где светили два солнца.
Обсохнув, он попрощался и ушел. И только вернувшись в 2014-й, вспомнил, что забыл отдать письмо. Потому сегодня Агафонкин нашел Путина в ноябре 65-го и назначил ему встречу в Михайловском саду после школы.
Володя появился со стороны набережной Канала Грибоедова, где Михайловский сад заканчивался Корпусом Бенуа. Он прихрамывал на левую ногу. Правый глаз затек красно-сине-лиловым отливом, словно под кожу впрыснули разноцветный раствор. Путин, однако, был весел и насвистывал что-то неясное, но равномерное, как терпеливый несильный дождь.
– Почему опаздываем? – у Агафонкина плохо получалось звучать сурово. Ему трудно было упрекать мальчика: сам всюду опаздывал.
– В кино ходили, – поделился довольный Путин. – С пацанами.
– Что смотрел?
– Акваланги на дне. – Путин сел на подложенный под себя ранец – лавочка была холодной.
– Ты же видел уже, Володя, – удивился Агафонкин. – Сам рассказывал.
– Три раза, – согласился Путин. Он поежился под легким серым пальто на жидкой вате. – Зашибись кинцо.
Агафонкин хотел сделать мальчику замечание, но передумал: ничего не поделаешь – двор.
– Понятно… – Агафонкин достал письмо из внутреннего кармана куртки, посмотрел на Путина.
– Володя Путин, – привычно сказал Володя Путин.
Он протянул руку, но Агафонкин его остановил, вспомнил, что Отправитель просил узнать на словах про инструкции из прошлого письма.
– Как секция самбо? – поинтересовался Агафонкин. – Взяли?
– Взяли. – Путин вскочил с лавочки и начал размахивать руками. – Все сделал, как было написано. Мы с Борисенко – пацан из нашего класса – поехали, значит, в общество “Труд”, а это, дядь Леш, на Декабристов, другой конец города. Приезжаем, а там набор уже закончился. Ну, Борисенко, понятно, сразу на меня: вот, без мазы через весь город тащились, теперь обратно ехать, чего ты, Вовец, меня сорвал. А я – как в письме написано – прошу пустить нас к тренеру Рахлину. Тетка, которая в секцию записывает, говорит: мальчики, я же вам ясно сказала: набор закончен. А я ей: теть, ну, пожалуйста, мы очень хотим заниматься, мы чемпионами будем. Тут Рахлин этот выходит, в зал собирается; сам маленький – Путин засмеялся. – Как он борцов только учит? Его же любой может сделать.
– Как же, любой, – улыбнулся Агафонкин. – Расскажи, как ты его уговорил.
– А как в письме было велено, – весело сообщил Путин, продолжая размахивать руками. – Анатолий Семенович, говорю, посмотрите нас, мы хотим самбо заниматься. А он: все хотят. Надо, говорит, вовремя записываться, а сейчас набор закончен. Приходите после Нового года.
– А ты? – Агафонкин спросил так, для проформы: он знал результат.
– А я – как в письме: Анатолий Семенович, мы через весь город ехали – с Баскова переулка. Тут он остановился – а то уже в зал входил: так вы, говорит, на Басковом живете? А я: на Басковом, на Басковом. А вы что, знаете наш район? Он: знаю, знаю, сам там жил. В 21-м доме. А я ему: а я – в 12-м. Значит, соседи. А соседи должны друг другу помогать. Он посмеялся: ладно, говорит, посмотрю вас… по-соседски. Если физподготовка нормальная, возьму. И взял.
Путин для чего-то подпрыгнул на месте и поинтересовался у Агафонкина:
– Дядь Леш, мы уже заднюю подножку проходили. Хотите, покажу?
Агафонкин не хотел. Он знал Рахлина: встречался с ним по просьбе Отправителя в 66-м – год спустя с нынешнего разговора в парке, когда родители запретили Володе посещать тренировки. “Нечего заниматься драками, – сказала Мария Ивановна. – Во дворе этого предостаточно среди шпаны, а ты еще ходишь куда-то этим специально заниматься. На учебу лучше б нажал”.
Владимир Спиридонович выслушал сына молча, не перебивая. Он пришел с завода и устало смотрел в мутное окно, где темнота сгущалась, постепенно съедая день. “Тебе мать что сказала, – вздохнул старший Путин, – вот будут пятерки в табеле, ходи дерись, если тебе во дворе мало костыляют”. Володя знал отца: упрашивать было бесполезно.
Он пожаловался Агафонкину. Агафонкин обещал помочь: поговорить с тренером Рахлиным.
Рахлин выслушал Агафонкина, представившегося двоюродным братом отца Путина.
– Жалко, – вздохнул Рахлин, – у него только результаты появились. Способный парень.
– Хорошо бы, Анатолий Семенович, если б вы могли к ним домой зайти, – подсказал Агафонкин, – объяснить, что это спорт, а не драка. Про перспективы рассказать.
