Олег Радзинский - Агафонкин и Время
– Саша! Саша! Он нас туда отведет! – воскликнула дама.
– Мама, я не знаю… он, кажется… не очень понимает, – покачал головой сын Саша. – Нужно найти кого-то еще, – и он обернулся, надеясь найти знающих людей в пустом коридоре.
Его мама, однако, уже шла за Агафонкиным, стараясь не отставать и рассказывая о том, что они пришли навестить ее старую подругу по театру, – бедная алина к ней никто не ходит какая жуткая старость – но Агафонкин привычно не слушал, провалившись в пустоту без имен и названий. А если б и слушал – все равно б не запомнил: много слов.
Ему нравилось жить в Доме ветеранов: повторяющийся, раз навсегда заведенный порядок работы: с утра протереть полы влажной тряпкой, затем помочь теткам на кухне разгрузить машину с продуктами, а после обеда вымыть еще раз пол в столовой и обмести сухой тряпкой пыль с подоконников и длинных блестящих лестничных перил. Раньше с ним работал один нерусский – с узкими черными блестящими глазами и шрамом на левой щеке, но его что-то давно не было; видать, уволился – денег платили мало.
Агафонкину-то хватало: он ни на что особое не тратился.
За комнату с него вычитали из зарплаты, курить Агафонкин не курил – пробовал раз, не понравилось, – а телевизор смотрел вместе со старухами в большой комнате на втором этаже. Он, правда, мало понимал, что говорили, и быстро уставал следить за людьми, сыпавшими непонятными словами с мерцающего голубым экрана, привычно погружаясь в знакомую, уютную пустоту. Старушки вокруг смеялись произнесенным с экрана словам, и Агафонкин смеялся с ними, так и не поняв, над чем: не хотел обижать.
Часто ему снились тени.
Словно он шел, летел сквозь пустой, заполненный синим свечением туннель, и тени звали, просили сойти с пути, зайти в гости. Он слышал их голоса, их просьбы без слов и подчас решал остановиться, только каждый раз просыпался в этот момент. В комнате стояла ночь, и Агафонкин быстро засыпал, не помня, отчего проснулся.
Он довел посетителей до уходящего в глубь коридора в третий корпус и махнул рукой, указав, куда идти.
– Это… – сказал Агафонкин. – Вы… это… там…
– Спасибо, спасибо, – хорошо поставленным сильным голосом сказала голубоволосая дама. – Саша, дай ему что-нибудь.
Она скользнула по Агафонкину все еще молодыми глазами, и Агафонкин подивился пролившемуся из них золотистому свету – будто цветочный мед. Он пробовал такой один раз: приносил дядя Митя.
Дядя Митя иногда навещал Агафонкина и обычно что-нибудь приносил: то поесть вкусного, а то и теплые рукавицы. Он забирал у Агафонкина неистраченные деньги и уходил домой. Там, дома, у дяди Мити был больной ребенок – лежачий. Агафонкин знал про лежачих: в Доме ветеранов были такие старухи: нужен специальный уход.
Дядя Митя был не то чтобы дядя: Агафонкин не помнил, кем они друг другу приходились, и не очень интересовался: дядя Митя был в его жизни всегда и приносил вкусное. Или теплое.
Дяде Мите и самому жилось нелегко: денег не хватало, и он пустил на квартиру жильца-татарина, только тот, сказал дядя Митя, плохо платил. Агафонкин смутно помнил, что раньше они жили вместе, но его давно не забирали домой – навестить. Должно быть, из-за татарина: места не было. Сам бы он не доехал: сложно – на метро с пересадкой.
Он особо и не скучал.
Агафонкин посмотрел на пятидесятирублевую бумажку, сунутую ему сыном Сашей, положил в карман синего рабочего халата и нащупал там что-то гладкое и круглое. Вытащил и оглядел выкрашенную в три цвета детскую юлу.
“Откуда она? – удивился Агафонкин: он не помнил, где ее нашел. – Должно быть, навещали кого-то из старушек с малыми внуками, у тех и выпало”.
Позже, в каптерке, где он хранил новое ведро на колесиках и обе швабры, Агафонкин открыл крышку зеленого пластмассового бака, стоявшего в углу – у шкафчика с тряпками. Он складывал в бак потерянные старухами и найденные им вещи: непарный женский сапог с дыркой, потертую сумку с оторванной ручкой, старый зонтик – ненужное, негодное, забытое. Агафонкин бросил туда юлу и закрыл крышку.
Раз в месяц он выносил бак на помойку.
