Сергей Мавроди - Тюремные дневники, или Письма к жене
Понарассказывал он сегодня столько, что у меня просто голова кругом пошла! Поэтому всего лишь попытаюсь хотя бы восставить по памяти его рассказ, практически без всяких комментариев.
— Национальность у меня — наполовину цыган, наполовину француз. (Француз — отец.) Рос я до шести лет в таборе. Фамилия у нас среди цыган очень известная и уважаемая. Все нас знают. Меня на все сходки приглашают в первую очередь, и я разбирал очень большие дела цыган.
У нас же нет такого: сдать в милицию. У нас все решает сходка, цыганское собрание. Вообще у нас в принципе очень много схожего с воровскими обычаями. Скажем, дал ты в долг. На месяц. Месяц проходит, другой — тишина! Ну, звонишь: так, мол, и так. Не можешь, брат, денежки отдать? А то у меня сейчас у самого проблемы! Он тебе отвечает: «Извини, сейчас не могу. Отдам через месяц». — «Хорошо.
Вот срок — даешь слово?» — «Даю!» А у цыган слово дал — пиздец! Его нельзя нарушать! Ладно. Месяц проходит — денег нет. Все! Собираешь сходку. Ты своих представителей выставляешь, он — своих. От них по одному человеку отходят и обсуждают дело. Потом выносят решение.
«Срок тебе три месяца, заплатишь с процентами столько-то. Обещаешь?»
— «Обещаю!» И божится при этом специальной божбой, которую нельзя нарушать. А если нарушает — все, пиздец! Его опускают. Объявляют магирд о. Ну, не опускают, а ему не подадут руки ни мужчина, ни женщина. И денег не возьмут. И так у нас все проблемы решают.
Сходкой. И у нас, цыган, только бабками наказывают. Правда, кровь за кровь, у нас есть.
— Это грех, — замечает Вася.
— Да, грех. Но это у нас есть.
— Так сколько у тебя, Цыган, жен-то было?
— Эта двенадцатая. С ней я уже больше десяти лет живу. А с остальными — по два-три года. У меня все национальности были.
Украинка, венгерка, еврейка, греческой национальности, молдавской, румынской, болгарской, норвежской. Но с ней я мало жил. Она мне:
«Нет, я родителей не оставлю!» Все! Пошла на хуй. А любовниц сколько у меня было! Это вообще не сосчитать. Тысячи. Я вообще блядун высшей пробы. Проблядь! Я трахаться с десяти лет начал. Сам уж не знаю, как там у меня это получалось, но — да! С десяти лет! Зайдешь в сарай и… А так, у меня кроме жены было всегда две-три постоянных в труппе, плюс поклонницы постоянно… В день я раза три-четыре всегда трахался. Утром до двенадцати, днем в обед и вечером после концерта, когда киряешь. Это всегда. Вообще все актеры бляди! И мужчины, и женщины. Вечером после концерта кир и обязательно трах. Без этого нельзя.
— И что же, у тебя двенадцать штампов в паспорте?
— Нет. В паспорте шесть или семь. Остальные — цыганским браком.
— А что это такое?
— У нас, если привел девушку в дом, и мать благословила — все!
Она твоя жена. Приходя в дом, молодая должна сразу стать на колени.
Мать спрашивает: «Родители знают?» — «Знают». — «Ну, живите!»
Благословляет — и все! Она твоя жена. Никто с этого момента не может сказать, что она блядь или еще чего. Она жена. Но если не встала, скажем, на колени — пиздец! «Все, девочка. Не надо нам никаких ваших колен — идите домой». И все!
У меня мать говорила: «Женщины — бляди. Но есть хорошие бляди!» Я вот, блядь! Я своих жен люблю и чужих не забываю. Я, если женщиной недоволен, я ей говорю: «Ах ты, блядь! Сука ебаная, прошмандовка!» А последнее слово у меня — тварь! И после этого — все!
— А первый раз ты когда женился?
— Первый раз? Мне тогда семнадцать лет было, ну и ей столько же.
Она еще девочка была.
— Ну, понятно, в семнадцать лет еще не рабочая! — замечает Вася.
— Красивая-красивая! Но никому не давала, не гуляла ни с кем. А я жениться вообще-то не собирался, только трахнуть ее хотел.
— Ясное дело! — опять комментирует Вася.
— А потом вижу, что иначе никак нельзя, говорю: «Давай, я на тебе женюсь!» Она, конечно, согласилась, и родители ее с радостью согласились. Они же у нее бедные были, а у меня такая фамилия! Им, конечно, лестно было. Ну, привел я ее домой, мы и поженились. Стол собрали, как положено. И ровно неделю я с ней прожил. А потом разошлись.
— А поклонницы-то у тебя откуда брались?
— После концертов. Я пел, на гитаре играл, танцевал здорово.
Костюм у меня был: белые лаковые сапоги, алые вишневые шаровары и черная рубашка в камнях, в звездах. Волосы до плеч. Романсы пел — люди плакали в зале! Честно тебе говорю. «Пара гнедых…» я пел — это пиздец! Чувихи сразу на хуй падали. Я всегда визитку наготове держал. Выходит она на сцену поздравлять с цветами, а я ей сразу карточку: «Пожалуйста, после концерта позвоните!» Обязательно позвонит! Все звонили. У меня тогда зарплата шесть тысяч рублей в месяц была. Представляешь, какие это тогда деньги были! В семидесятые-восьмидесятые годы! И я все пропивал и прогуливал. В «Националь» заходишь: «Будем гулять! Сколько надо, чтобы закрыть ресторан? Две тысячи? Бери!» Всех выгоняют, объявляют санитарный день какой-нибудь, и гуляем! Сколько у меня случаев разных в жизни было — книгу можно писать! Помню, в номер завел администратора филармонии. Красивая молодая телка. А у меня была любовница в труппе. Костюмерша. Врач по образованию Я ее постоянно ебал. И она все время за мной следила и жене стучала. Чтобы я других не имел. И эта сучка увидела, как я в номер зашел и сразу к жене побежала. «Он в номере!» А у меня пояс был серебряный. Ну, в костюме. Он громко стучал, когда снимаешь. Только я снимаю — жена в дверь стучит. А эта сука ей говорит: «Он там!» А я все слышу. Ключ изнутри сунул, она открыть не может. «Открывай! — кричит. — А то хуже будет! Я слышала, как ты пояс снимал!» Я говорю: «Ты уйди, не позорь меня! Я трахаться не буду, просто сейчас выведу ее и уйду». Уж открытым текстом говорю. А сам думаю: «Надо выебать побыстрее, а там уж будь, что будет!» Ну, жена ушла. Я этой сразу: «Давай быстрее!» Выебал, вывожу из номера, а жена — такая была суровая женщина, полька из западных украинок — с чайником! Я еле чайник успел перехватить. «Ах ты, блядь! — кричит. — Так вот ты почему с ним всегда на первое сиденье рядом садишься!» Или в Иркутске, помню, две телки были. Мы в Ленинград звонили постоянно, а пока соединяют, телефонистке говоришь: «Девушка, я артист такой-то». — «Ой!» — «Хотите на концерт прийти? Приходите в семь туда-то (а концерт в семь тридцать)».
Встречаем — телка — пиздец! С подругой. Ну, на концерте лучшие места я всегда оставлял специально для таких случаев. Потом — в гостиницу, в номер. А если в номер зашла — все! Ну, киряем, песни, гитара, потом они: ну, мол, домой пора. «Да куда там домой! После одиннадцати не выпускают, вас в милицию заберут и паспорт отнимут!
Так что оставайтесь до утра, а утром потихоньку уйдете». Ну, они нас на концерте видели. Артисты, с гитарой, с танцами. Да и здесь… А там беленькая и черненькая. А я белых не люблю, пизда рыжая… ну, не люблю! Оставил себе черную. Белую — Леше. Ну, красивая телка, интеллигентная. А суешь — совсем дуреет, орет, ногтями вцепляется. А я этого терпеть не могу. Я ей: «Ты не царапай меня, мне же выступать! И не ори так, люди же сбегутся!» — А она: «Я не могу, мне так хорошо!» А Леша уже выебал свою, и она в ванную пошла. Я Лешу зову, он входит: что такое? Я ему: «Надо помочь человеку!» Посадил ее на колени, а Леша — в рот. И тут ее подруга входит. Увидела, зафыркала и начала так раздраженно будто бы одеваться! Я ей: «Ты куда?» — «Ну, вы так прямо вдвоем!» — «Так это же хорошо! Она же сама захотела. Ей же приятно! Давай и ты». Короче, выебали мы и ее вдвоем. Потом они между собой лесбийскими играми занялись. Потом я еще гитариста и ударника пригласил. Что мы с ними только не делали!
Они от нас все выжатые ушли. И потом каждый день к нам приходили и как собачки бегали! Мы уж просто обманули их, сказали, что послезавтра только уезжаем, и уехали. А в Сочи одна чувиха в меня так влюбилась, в поезд при прощании прыгнула. И до Тамбова доехала.
А там холодно. Ей вещи теплые присылали. Я уж потом еле ее отправил.
Наврал, что приеду, мол, и так далее. У меня и сейчас пять-шесть женщин всегда было постоянно. Жена знает, заставала…
— А где передачи от них? — спокойно спрашивает Вася.
Вечером Цыган долго пытается вспомнить один из своих романсов.
«Это я для Кикабидзе написал. Он у него даже на пластинке есть.
Слова и музыка мои. Когда Кикабидзе первый раз спел — оркестр Крола, аккомпанемент! — все вообще охуели!»
Второй куплет все никак не вспоминается.
— Вот что значит инсульт, блядь, ебаный! Я благодарен Муравью, что он меня тогда разбудил!
Наконец, вроде, все. Вспомнилось! Цыган диктует, я записываю.
Прощай, прости! Нет, не задерживай меня!Я ухожу, как сон меня забудь.Прощай, любовь, не проклинай, любя!А время все сотрет когда-нибудь.
Припев: Но все пройдет как сон,Чтоб не вернуться вновь.Но не растает лед, когда проснусь.И будешь ты стараться уберечь любовь,Лишь зная, что к тебе я не вернусь.
Прощай, на млечный путь в межлунной тьмеС тобой нам больше не ступить.Простить и позабыть не сможем мы,И сохранить не сможем мы ничуть.
Припев
