Сергей Мавроди - Тюремные дневники, или Письма к жене
— А она тебе потом не звонила?
— Звонила. Сестре. «Скажи Анатолию, что я его люблю и хочу от него ребенка. Давай мы родим, а потом мама уже нас примет». Но это уже нет. На хуй!
— А сколько у тебя детей?
— Пять. Три сына — Жофрей, Альфред и Антонио и две дочери — Эсмеральда и Рада.
— Жофрей? Что это за имя?
— А это в честь Жофрей Д`Эсперан из «Анжелики маркиза Ангелов». В честь этого актера. Я ему письмо даже посылал: «Я тоже артист.
Назвал сына…» И он ответ прислал с поздравлениями!
— А взрослые дети?
— Старшему уже тридцать семь лет. От первой жены.
— От семнадцатилетней?
— Ей шестнадцать тогда было. Она потом сразу же опять замуж вышла, чтобы позор покрыть. И сошло! Муж думает, что это его ребенок. А она потом говорила, что он на меня похож. Все черты мои!
А один сын у меня сидит сейчас. Я инфаркт тогда получил. Футболку какую-то в магазине украл, чтобы телку свою в ресторан сводить. А я на гастролях был, денег у него не было. Связался с молодой девкой. Я ему говорю: «Покажи мне ее. Я тебе сразу скажу!»
— Ну, да! Вы же специалист. Сразу видите!
(К Цыгану я обращаюсь иногда на вы, иногда на ты. Обычно на вы.)
— Да, я насквозь вижу! Он привел. Я ему говорю: «Ты извини, Антонио, но я тебе честно скажу. Ты сейчас уйдешь, и она через пять минут у меня сосать будет, или я ее буду ебать! Она блядь!» Но он не послушал. Ну, не знаю. Дала она ему, что ли, хорошо? Не знаю! А парень красивый, высокий! В лагере сейчас сидит. Из-за какой-то суки!
— А румынка, Вы говорили, у Вас была?
— А… Это на гастролях. Но мы с ней недолго пожили. Я же весь мир с гастролями объездил. Где я только не был!
Охранник открывает дверь дворика. Прогулка закончена.
В камере разговор про жен продолжается. Точнее, диалог Цыгана и Васи.
— А я своей жене написал. Зачем я тебе? Старый, больной человек.
Устраивай уж свою жизнь, как знаешь! Так она мне такое письмо прислала!
«Люблю! Буду ждать!»
— Я, честно говоря, своим тоже написал. Не ждите, мол, живите без меня, как знаете. Мне жена с дочерью тоже написали, что ждать будут! Да и Костя с Витей, я слышал, что-то подобное говорили.
— Костя ревнивый — это плохо. Я вот никогда не ревновал.
— Чего тебе ревновать! У тебя же двенадцать жен было, а у Кости одна.
— Ну, да. Найду другую. Я и сейчас подумал: выйду, погуляю на свободе! Мало ли вокруг людей хороших!
— Костя по-настоящему страдает. Он свою жену очень любит, это видно! Он молодой, она молодая. Она приходит на свиданку с распущенными волосами, он возвращается, счастливый весь…
— Видел я костину жену. Обычная овечка. Ничего особенного.
Крашеные волосы. Стерва хорошая. Сразу видно! Мне она не понравилась. Я сразу вижу. У меня опытный взгляд. У Сергея Пантелеевича самая красивая жена! Я честно говорю. (Повторяю: не зазнайся!)
Вечером за чаем рассказываю Цыгану и Васе легенду про заколдованный замок.
«Есть такая легенда. Английская, кажется. В заколдованном замке живет волшебник. И каждому попадающему туда рыцарю он предлагает выпить вино из волшебного кубка. Если жена рыцарю изменяет — вино расплескивается. И все пили, и у всех расплескивалось. Пока один не отказался. «Я верю своей жене, но нельзя искушать судьбу! Нельзя заглядывать за покрывало Изиды! За ту завесу, за которую смертному заглядывать не положено».
Оба некоторое время молчат и обдумывают услышанное. Потом Вася говорит: «Я бы тоже не стал пить!» — «А я бы выпил! — немедленно отвечает ему Цыган. — Пришел, сразу: пошла на хуй! Я завтра еще пять приведу!»
20 мая, вторник
Сумасшедший какой-то день! События… события… события…
Пиздецы сыплются, блядь, как из рога изобилия. Только успевай уворачиваться! Все вокруг как с цепи сорвалось.
Закружилось-завертелось!..
Утро. Прогулка. Гуляем втроем по тюремному дворику, дышим воздухом. Вдруг дверь открывается, входит охранник. «Лицом к стене!
Руки на стену!» Что за хуйня? Никогда еще такого не было! Чтобы охранник на прогулке входил. Ладно, встаем. Начинает всех обыскивать. Ничего, естественно, не находит и молча выходит. Дверь закрывается. Что за бред?
Только ушел, начинают кричать из соседнего дворика.
— Три-четыре!
(Это нам? Отвечать — не отвечать?)
— Три! Четыре!!
— Да! (Это Цыган).
— Сергей есть?
(Ну вот, пожалуйста! Придется теперь разговаривать.)
— Да!
— Сергей?
— Да! Привет!
— Как у вас дела? («Это вор из соседней хаты», — говорит мне Цыган.)
— Все нормально!
— Тиса писал?
— Нет. Витя писал.
— Мне он тоже писал. А Костя нет. А Витя сверху сидит, прямо над вами.
— Да, я знаю.
— Сергей!
— Да!
— Я тебе напишу сегодня.
— У нас дороги нет. Только через Витю!
— Я через перевал напишу.
— Лучше через Витю!
— Пока!
— Пока.
(Что это за «перевал»? Ладно, сами разберутся).
— Если писать собирается, значит просить что-то будет, — замечает Цыган.
(Ну вот! Этого еще не хватало!)
Днем приходил адвокат. На обратном пути охранник забирает у меня очередной том Щедрина. На этот раз со «Сказками». Тот же самый, кстати, старлей, который месяц назад забрал у меня и «Письма к тетеньке». Судя по всему, какой-то мелкий местный начальник. Старший смены или что-то вроде того.
— Опять та же книга?!
— Это другая.
— Я же вижу! Не слепой.
— Это другой том.
— А откуда это видно?
— А там на корешке цифирька написана. Видите? Это номер тома.
Наступает длинная пауза, в течение которой охранник крутит в руках книгу и внимательно ее с разных сторон изучает. Наконец отрывисто рявкает: «Я ее изымаю!», швыряет мне мой пакет и чуть ли не силой запихивает меня в пенал.
Я так и не понял? Он что, обиделся? (Господи, чем же я его обидел?) Или это просто манера общения у него такая?.. Порывистая! А может, вид книги на него так возбуждающе действует? Как красная тряпка на быка. Или как вид мента на Костю. (Да и то сказать, ну зачем только эти книжки вообще нужны?! Телевизор же есть!)
Вообще-то, говоря по совести, здешние охранники обычно не только мне не претят, но я даже чувствую к ним почти непозволительную слабость. Все в них мне нравится: и неожиданность суждений, и безыскусственная несвязность речей, и простодушная готовность во всякое время совершить какое угодно мероприятие. Например, устроить шмон или что-нибудь там «изъять». Но второй подряд том Щедрина — это уже чересчур! С этим надо срочно что-то делать! Этак я, пожалуй, и совсем без Щедрина останусь! С одними только малявами, сопроводами и этикетками на стаканчиках супов быстрого приготовления.
Я сижу в пенале, думаю обо всем этом и злюсь. На старлея этого, на самого себя (и зачем только я его дразнил!) и на всю эту блядскую тюрьму. Заодно, кстати, слушаю, как два охранника (других) обсуждают между собой последние тюремные новости. «Все хуже и хуже! Опять какая-то комиссия. Ебут во все дыры!» (Так вам, блядь, и надо! Пидорасам!)
Наконец, выводят. Разводящий собирает группу, и мы двигаемся. Вижу в толпе Зубарька.
— Привет!
— Привет!
— Как жизнь?
— Да вот, женюсь.
— На той девушке, что вены тогда себе вскрыла?
— Да. Люблю, говорит. Ты такой красивый.
(«Красивый»? Я с некоторым удивлением разглядываю Зубарька. Ну, дело вкуса… Глаза, правда, голубые.)
— А родители ее как? Знают, что ты сидишь?
— Ну, я наплел ее матери, что за девушку заступился. На нее, мол, хулиганы напали.
За это и пострадал.
Все вокруг хохочут.
— А сама-то она знает?
— Конечно! Она все знает.
— Ну что ж, поздравляю. Счастья тебе!
— Спасибо. Сам понимаешь, кому мы нужны? Если счастье лезет в жопу, не отпихивай ногой!
— Да, лишний хуй жопе не помеха! — замечает кто-то из стоящих рядом.
Все опять хохочут.
Возвращаюсь в камеру и рассказываю про Зубарька.
— Да он же наркоман!
Разговор переходит на наркотики.
— Лучше всего метадон, — разъясняет мне Цыган. — Это самый благородный наркотик. На нем все правительство сидит. Но — дорогой.
Грамм — двести пятьдесят долларов. Кто присел на метадон — это пиздец! Все! Но от него энергия, ясность мысли. Хуй стоит насмерть.
Вечером сунул — утром вынул.
— Да какая там ясность мысли! — вмешивается Вася. — Мне один в камере рассказывал, как он под метадоном с собакой разговаривал.
Лежу, говорит, в березовой роще, подходит ко мне собака и начинает разговаривать со мной человеческим голосом. А потом проснулся — ни рощи, ни собаки, ни хуя. Лежу весь облеванный.
— А еще что есть? — с любопытством спрашиваю я у Цыгана. — Метадон, а еще что?
