Сергей Мавроди - Тюремные дневники, или Письма к жене
Грамм — двести пятьдесят долларов. Кто присел на метадон — это пиздец! Все! Но от него энергия, ясность мысли. Хуй стоит насмерть.
Вечером сунул — утром вынул.
— Да какая там ясность мысли! — вмешивается Вася. — Мне один в камере рассказывал, как он под метадоном с собакой разговаривал.
Лежу, говорит, в березовой роще, подходит ко мне собака и начинает разговаривать со мной человеческим голосом. А потом проснулся — ни рощи, ни собаки, ни хуя. Лежу весь облеванный.
— А еще что есть? — с любопытством спрашиваю я у Цыгана. — Метадон, а еще что?
— Винт. Винт капнул чувихе в стакан — пиздец! Она тебя заебет!
Она с тебя не слезет. Если не хотела — захочет. Экстази. От экстази человек заводной становится, на месте не сидит. Ему хочется плясать, петь. Мы, помню, с труппой приехали к одному. А он экстази принял.
Так он сам весь вечер пел и плясал! Нам и делать ничего не пришлось.
А бабки заплатил, как положено. Мне вот сейчас бывшая жена пишет…
— Вторая по счету? — перебивает его Вася.
— Не помню уж, какая она по счету. Так вот…
— Да ладно, хватит тебе, Цыган, врать! Не слушай его, Сергей, врет он все! Никакой он не народный артист! Купил, небось, себе звание? Признайся, сколько заплатил? И не кури здесь! Сколько тебе можно говорить!
— Ну и кровопивец! Господи ты, блядь! Сохрани меня, Боженька!
Вечером вспоминаем об Андрее.
— Что-то долго его нет. Пора бы ему уж и вернуться.
— А я видел, как он зубную пасту у меня воровал, — неожиданно заявляет Вася. — Думал, я сплю, а мне сверху все видно!..
(Да-а… Вася, похоже, парень не промах. Здорово я его поначалу недооценил! Как, вероятно, и Андрей…)
… Кладу новый тюбик — наутро половина. Спрашиваю: «Куда паста девалась?» — «Да ты по сто раз чистишь!»
— А у меня сигареты тайком брал, — поддерживает Васю и Цыган. — Я тоже видел. Говорить уж не стал.
(Вообще-то у меня витамины тоже как-то подозрительно быстро кончались. Это даже Витя в конце концов заметил.
— Да ты же недавно совсем новую коробку открывал!
— Ну да!
— А сколько там штук?
— Тридцать. В день по одной я пью. Значит, на месяц должно хватить.
— Да какой там месяц! Я же помню — недавно совсем!)
Цыган между тем продолжает:
— Да и мед он весь ночью один тайком съел. Все шесть банок. Это крыса. У нас в хате, где я раньше сидел, один таджик взял незаметно сигарету, и это увидели. Его сразу под окно спать положили. Под шконку уж не стали. У нас смотрящий был тогда справедливый такой парень! Он еще сразу сказал: «Уйдешь когда из хаты, везде будешь сам объявлять, что ты крыса. Иначе отпишем — и тебе хуже будет». Да мы, Сергей, видали, как он твоим полотенцем ноги вытирал. Мы с Васей его застали. Косте с Витей говорить не стали, иначе бы драка началась. А ему сказали: «Еще раз увидим — будешь под шконкой!» — Он сразу:
«Все-все! Больше никогда!»
— Это правда! — подтверждает Вася.
Ни хуя себе!.. Ни хуя себе!! У него же грибок был на ногах! А я этим полотенцем лицо вытирал. И это после того, как я ему мазь от грибка через адвоката носил, рискуя за это в карцер попасть! И все свои лекарства от печени ему отдал, себе даже ничего не оставил!..
Да!.. Это уже просто за гранью моего понимания. Ну, я могу понять, что он крысятничал. Все это, конечно, плохо, ужасно, но в принципе понятно. Денег у него нет, передачи не носят и пр. Все это, по крайней мере, объяснимо. Но зачем ноги-то вытирать полотенцем, которым я вытираю лицо?! Это-то зачем? Ведь никакой прямой необходимости в этом не было? Полотенце-то у него все-таки есть! Свое. (Я сам, кстати, и подарил.) Это-то зачем надо было делать?
Невероятно!
— Он нас наверняка и сдал, — резюмирует Цыган. — Он мне сам говорил, что двадцать третьего обязательно должен уйти. Срок, говорит, истекает. А ребятам об этом не говорил. И все забрал сейчас. Все вещи, все бумаги. Только куртку рваную оставил. А раньше без вещей уезжал.
— Его же кум на днях вызывал, — развивает эту мысль Вася. — Сказал, небось: «Слушай, на тебя бумага пришла на освобождение. Ты давай, готовься. Если хочешь уйти». Он и сдал нас.
Так-так!.. Еще одна новая интересная версия. И тоже, кстати, очень правдоподобная. Если Андрей действительно не вернется, то все практически ясно… А если вернется?
— А если он вернется?!
— Не вернется! — категорическим тоном заявляет Вася.
— А если вернется?
— Пусть уходит из камеры! Скажем ему все втроем, — предлагает Вася.
— Не так уж это и просто! — резонно замечает Цыган. — Как он уйдет? Кто его спрашивать будет?
Вот черт! Еще одна проблема! Как он, действительно, уйдет?
Значит, придется жить с ним вместе? И что? Сразу ему объявить, что мы все видели и знаем, или все-таки подождать? Посмотреть, как он будет теперь себя вести?
После долгих и нудных обсуждений решаем все-таки пока подождать.
Посмотреть, что будет дальше. Впрочем, Вася с Цыганом, похоже, уверены, что Андрей все-таки больше не появится. Мне же почему-то кажется, что это не так. Появится! Еще как, блядь, появится! И мне, как смотрящему… Ведь крыса в камере — страшное дело! Невозможно же все время за ним следить!..
Ладно, подождем. Благо, ждать уже недолго осталось. Пару дней от силы. Хотя почему пару? Он же может когда угодно приехать! Хоть через неделю, хоть через две. Продлят ему сейчас срок и еще для проведения следственных действий на ИВСе оставят. На сколько нужно, на столько и оставят. Запросто!
А, черт!.. Все! Не могу больше! Окончательно запутался. Ложусь спать. Завтра подумаю.
Уже раздевшись и укрывшись одеялом, вспоминаю, что собирался написать жалобу из-за отобранного Щедрина. Ладно, завтра. Завтра!
Ложусь. Нет у меня сегодня сил. Все. Сплю!
P.S. Ну что, блядь, за сумасшедший день! Только заснул, как сразу же проснулся от какого-то шума на продоле. Спрыгиваю со шконаря, подхожу спросонья к тормозам и наблюдаю через штифт такую картину.
Дверь камеры напротив распахнута, по коридору снуют мусора, а около двери сидит на полу пьяный носатый зэк (чурка какой-то) с разбитым в кровь лицом. А-ах-хуеть! Дурдом! В натуре.
21 мая, среда
Утром специально встаю пораньше, до проверки и при трепетном свете люминесцентной лампы, как какой-то современный Пимен, строчу жалобу на имя начальника тюрьмы с требованием вернуть мне моего Щедрина. Оба, блядь, тома! На проверке вручаю жалобу коридорному.
Тот берет и сразу же с удивлением на лице начинает читать.
Ну-ну! Почитай-почитай! Посмотрим, что дальше будет. Хотите войны? — вы ее получите. По полной программе! Вот как начну сейчас писать по жалобе в неделю во все инстанции — сразу у меня запрыгаете! А не поможет и это — в прессу обращусь. В СМИ. Читать, блядь, в натуре, не дают! Что за хуйня? В общем, отдайте, пизды, лучше добром моего Щедрина — и разойдемся миром. Ничего мне от вас, идиотов, больше не надо!
За завтраком разговор опять возвращается к Андрею.
— Надо с ним все-таки поговорить, — советует Цыган.
— А что с ним разговаривать? Это бесполезно. Он просто затаится, а все равно будет делать по-своему. Как говорят у нас в армии:
«Лейтенанта еще можно перевоспитать, а со старшим уже нужно бороться!» Он же взрослый человек, со своими взглядами. Что он, изменится в одночасье, что ли? Переродится? Как все коммунисты после развала Союза? — резонно отвечает ему Вася.
— Да, может, он еще все-таки и не вернется!
Однако Андрей все-таки вернулся. Прямо перед обедом его завели к нам в камеру.
— О-о!.. А мы уж думали, что тебя нагнали!
— Какое там нагнали! Адвокат мне объявил девять с половиной лет особого — охуеть можно! У меня сейчас настроение такое — хоть в петлю!
— Ну ты помойся после сборки, поешь!
— Да я могу теперь чертом жить — мне по хую!
(Чертом — не умываться, не бриться, не стричься.)
Через некоторое время Андрей все-таки отходит, идет мыться, потом садится за стол. Мы делимся с ним новостями. «Ребят перевели, телефон отшмонали, телевизор отмели, дорог у нас теперь нет, Пантелеич смотрящий…»
Андрей слушает, ест и удивляется.
— А я заглядываю в глазок: матраса моего нет!
(Мы перенесли его матрас на другую шконку.)
— Я охуел! Где же я, думаю, спать-то теперь буду? А ты, Серег, чего не внизу?
(Я сплю по-прежнему наверху. Свет, читать удобнее. Да и суеты поменьше.)
— А чего ты ему указываешь? — неожиданно резко вмешивается Вася.
— Он теперь здесь смотрящий! Ты, я вижу, ситуации еще не просек!
— Да я ничего, Борисыч… Ты что?
За обедом Андрей начинает рассказывать о своих злоключениях.
— На сборке жара, дышать нечем! Я прожег в оргстекле дыру автогеном, кусок вырезал. Потом сплавил его, сделал крюк и открыл форточку — вообще Ташкент!
