Сергей Мавроди - Тюремные дневники, или Письма к жене
Засечь могли, разговор подслушать — ну, хуй его знает!.. Но про телевизор узнать сами они ну, никак не могли! Про это-то не подслушаешь! Значит… Кто же из нас?.. Кто? (Кто-кто!.. Конь, блядь, в пальто! Гадай тут теперь сколько хочешь!..)
Костя начинают говорить: «Нас с Витьком сейчас перебросить отсюда могут…» В этот момент в дверь камеры неожиданно стучат. «Все с вещами!» — «Вся хата?» — «Все!»
Вот это да! Это уже нечто. Такого поворота никто даже и не ожидал. Раскидывают всю хату! Это уже настоящий пиздец! После минутного оцепенения все начинают лихорадочно собираться. Паковать вещи, сворачивать матрасы и пр., и пр. Ведь, судя по разВитию событий, могут и собраться-то толком не дать. Откроют сейчас дверь:
«Выходите, как есть!»
Через каких-нибудь полчаса наша, такая прежде милая, уютная и обжитая камера приобретает уже совершенно нежилой вид. Везде стоят какие-то тюки и пакеты, на шконарях лежат свернутые и перевязанные матрасы, пол завален мусором. «Где стол был яств — там гроб стоит».
Все мы подавлены. Куда нас сейчас поведут? Что нас ждет? Новые хаты, новые люди… Да и друг с другом расставаться грустно…
«Меня сейчас, наверное, сразу на этап», — Костя пытается говорить спокойно, но голос его выдает. — «Да, вась. Это почти наверняка. Так что собирайся сразу с этим расчетом», — холодно и равнодушно отвечает Витя.
Правильно! А чего тут волноваться? Сегодня он, завтра я. Тюрьма!
Тем не менее я смотрю на Костю и все никак не могу до конца поверить в реальность происходящего. Неужели же действительно вот прямо сегодня вечером он будет уже трястись в столыпине и ехать в какую-то кошмарную Мордовию? Ехать в ад? Еще сегодня утром мы пили с ним чай и шутили, а завтра… «А завтра — где ты, человек?»
Наконец, все собрались. Вещи упакованы, матрасы аккуратно свернуты. Я с ужасом смотрю на свою сумку, матрас и пять пакетов и думаю, как же я буду их нести?.. За два раза! Или даже за три. А что делать? В два или три захода.
Начинается напряженное ожидание. Дверь камеры может распахнуться в любой момент. Однако время идет, а ничего не происходит.
Напряжение постепенно спадает.
«А может, он пошутил? Попугать решил? Нервоз устроить?» В этот момент в дверь камеры стучат. «Такой-то!» (Называют фамилию Вити.) — «Да!» — «На вызов. Прямо сейчас».
Ну вот! Что-то начинается. Хотя и совсем не то, что мы ожидали.
Все это по-прежнему совершенно непонятно. Зачем его вызывать, если всех нас уже заказали с вещами? Бред какой-то! «Может, адвокат?» — «Да не жду я сегодня никакого адвоката! Кум это наверняка».
Витя уходит, а мы остаемся сидеть на чемоданах (на пакетах).
Через час Витя возвращается. «Адвокат притащился! Просто к какому-то другому клиенту приходил — решил заодно и со мной пообщаться.
Никогда, блядь, не приходил, а тут пришел!» — «Ну ты хоть с ним поговорил?» — «Да, Серег, какие тут разговоры!»
Так-так!.. Судьба, похоже, сегодня пребывает в игривом настроении. А значит, надо, блядь, быть начеку! Знаем мы эти ее… шуточки. Сейчас еще мне, чего доброго, передачу принесут! На тридцать килограмм. Тогда останется только повеситься. Да нет, завтра же должны… Хотя хуй их знает! Постучат сейчас в дверь…
Тьфу-тьфу-тьфу! Лучше об этом и не думать! А то… Я и так уже напоминаю себе какую-то каркающую Кассандру. Что ни каркну — все сбывается!
Мне уже становится просто интересно, что же будет дальше? Чем все это кончится? Время идет, мы сидим… Все упаковано, завернуто, неизвестно куда второпях засунуто — даже чаю попить невозможно. Где чай? Где кипятильники? В общем, бред какой-то! Так раскидают нас или нет? Сказали бы уж хоть что-то определенно!..
Пять часов… шесть… семь…
— Да у них рабочий день уже закончился!..
— А может, решают, куда нас поместить?..
— А может, опять всей камерой куда-нибудь переведут? Как из два-семь-пять…
— А может?.. А может?..
— Да хуй их знает!
Костя окликает через шнифт проходящего мимо коридорного.
— Слышь, старшой! Когда нас переводят?
— А разве вас переводят?
— Да нас еще днем с вещами заказали! Всю хату!
— Я ничего не знаю.
— А тебе разве кум ничего не сказал?
— Нет. Холодильник с телевизором вытащили и ушли. Я и сам не знаю, что с ними теперь делать!
Ну что, блядь, за дурдом! Время — восемь.
— Да ебись все в рот! Давайте распаковываться! Что мы тут, всю ночь на матрасах сидеть будем? Придут — снова упакуемся. Вещи пусть сложенными пока будут, чтобы собраться быстро можно было, а матрасы развязываем. И чай там, доставай!
Мы начинаем с проклятиями рыться в пакетах, тюках и баулах, искать чай, кипятильник и пр. В этот момент кормушка вдруг открывается и приятный женский голос вежливо спрашивает:
— Мавроди есть?
(Ну нет, не может быть… Это даже не смешно.)
— Да, я…
— Вам передача.
(Граждане добрые, разбудите меня! Это я, наверное, сплю!)
— Мне же завтра только должна быть?! Они же сегодня ну, никак не могли успеть! У них же очередь какая-то там стовосьмидесятая была!
— У Вас такие родственники заботливые! Целый час со слезами на глазах уговаривали, чтобы я Вам именно сегодня ее передала!
— Я не возьму.
— Что??
(Что-что… Ничего! Конечно, не возьму! Как я, блядь, ее потащу?
Между прочим, тридцать килограмм! Когда я и с этим-то не знаю, что делать!)
— Да нас с вещами заказали. В другую камеру переводят. Куда я сейчас с этой передачей пойду? Приносите завтра.
— А мне куда ее девать? У нас хранить негде. Я тут что, всю ночь сидеть буду? Я и так уже из-за этой Вашей передачи на час задержалась! За какую-то паршивую шоколадку! Вот дайте мне сейчас две тысячи — и я тогда всю ночь в коридоре здесь просижу!
(Вот сука! Две тысячи ей дай! Да откуда, блядь, у меня могут быть две тысячи! Когда я и за пятьсот-то рублей пять суток карцера отсидел! А за две тысячи — это сколько же там получается?.. Да меня вообще сгноят!)
— Я подписываться не буду!
— Ничего! Ваш адвокат подпишет. Забирайте.
(Нет! Это просто неописуемо! Это неслыханно! Людям ларек не отдают из-за какой-то хуйни, а тут сам отказываешься!..) Приходится брать.
— И баранки у нас в мешке все рассыпались.
(Да подавись ты этими баранками!!)
Через некоторое время все шконки оказываются заваленными пакетами, кульками, кулечками и пр., и пр. Всего на тридцать килограмм.
— В общем, если за нами сейчас все-таки придут, я просто все брошу. А что мне еще остается делать? Утащить я все равно почти ничего не смогу. Ну, или вы забирайте себе, сколько сможете, — обращаюсь я к сокамерникам.
(Следующая передача, между прочим, теперь только через месяц. Но что остается делать? А?)
В итоге, так за нами и не пришли. Когда я наспех дописываю эти строчки (надо же и поспать хоть немного!), на улице уже светает.
Посмотрим, что будет завтра. Точнее, уже сегодня. Проверка — через несколько часов.
14 мая, среда
Утром, сразу после проверки опять заявился кум. Сначала дернул Костю с Витей (обоим рявкнул: «С вещами!»), потом очередь дошла и до меня.
— Твой холодильник?
— Мой.
— А почему в карточке не записан?
— Не знаю.
— А документы какие-нибудь на него есть?
— Есть.
Документы у меня, кстати, действительно есть. Я все-таки имел благоразумие их сохранить. Хотя, вроде бы, и незачем было.
Холодильник же в карточке на меня должны были записать!
— Заносите холодильник в камеру!
Мы с Витей подхватываем с двух сторон холодильник и осторожно заносим его в камеру. Дверь захлопывается.
Итак, все ясно. Витю с Костей от нас переводят, остальные, судя по всему, пока остаются. Я, по крайней мере, уж точно — иначе зачем было мой холодильник в камеру возвращать? Конечно, на логику и здравый смысл в тюрьме надежда плохая, но все-таки… Короче, за себя мне можно пока не волноваться.
Что ж, все правильно! Не этому мальчишке-куму решать, где мне находиться. Я не в его власти! Это над остальными он может сколько угодно куражиться. Я же для него неприкасаемый. Меченый! Для него и для всех, блядь, здешних начальничков. Руки у них коротки! Я до сих пор удивляюсь, как это они и в карцер-то тогда осмелились меня посадить? А вдруг бы меня там, к примеру, крысы съели?.. Или злые соседи обидели?.. Правильно на днях заметил Витя: «Бардачина — она везде!»
Зато вот Косте с Витей, для которых кум — царь и бог и которых он может по своему усмотрению казнить и миловать — вот им действительно можно только посочувствовать! Точнее, посочувствовать можно одному Вите. Применительно же к Косте это слово не совсем уместно. Более того, оно в данном случае звучит кощунственно! Ну, можно ли, скажите, «посочувствовать» человеку, отправляющемуся прямиком в ад?!
