Казачий адмирал (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич

Кстати, украинец не обидится, если обманут его, а вот если ему не удастся надурить ближнего своего, то чуть ли не заплачет от горя. Русский обидится, если обманули его, и отомстит жестоко. Поляк обидится в обоих случаях и вдвое яростней, чем украинец или русский, и с местью будет носиться до конца жизни, даже если забудет, за что должен воздать.

— Я ему так и сказал, что на турок нападать не будем, — делится Петр Сагайдачный впечатлениями о встрече с представителем польского короля Валентием Калиновским, генеральным старостой подольским, старостой каменецким и летичевским и региментарем — назначенным королем командующим группой войск, защищающей королевство от татарских набегов. Защищал хорошо, за что получил титул «генерал земли Подольской». — Если татары на нас не будут нападать! — ухмыльнувшись, заканчивает кошевой атаман.

Судья, есаул и бывший кошевой атаман тоже ухмыляются, оценив хитрость Петра Сагайдачного. Все ведь знают, что татары слово не держат, нападают на бедных и мирных казаков без всякого повода.

— Если королю не нравятся наши условия, татары будут нападать на нас всё чаще и чаще! — весело произносит судья Онуфрий Секира.

Польша платит дань Крымскому хану (считай Турции, потому что большая часть ее оседала в Стамбуле), которую стеснительно называет подарками, чтобы на нее не нападала. Наши походы очень рассердили турецкого султана Ахмеда Первого. Он потребовал, чтобы польский король Сигизмунд Третий призвал к порядку своих подданных, то есть казаков. По этому вопросу и встречался Петр Сагайдачный с Валентием Калиновским. Верхушка Запорожской Сечи за отказ от нападения на турок требует, чтобы их сделали реестровыми казаками, что давало бы им такие же права, какие имеют польские шляхтичи. Заодно выбивают остальным казакам расширение подконтрольной территории, судебную и административную автономию и свободу православного вероисповедания. Что-то мне подсказывает, что верхушка, может, и добьется своего, а с остальными будет, как всегда. С другой стороны, польскому королю, который еще не передумал сделать своего сына Владислава московским царем, воевать на два фронта силенок не хватает, поэтому придется договариваться с казаками. Судя по тому, что казаки вскоре восстанут под предводительством Богдана Хмельницкого, польский король или не договорится с ними, или не будет соблюдать договор.

Чтобы у короля Сигизмунда было больше желания договариваться, мы и собрались. Отряд запорожских казаков вместе с донскими на стругах захватил несколько торговых судов возле Керченского пролива и заодно разведал ситуацию в Каффе. Город живет спокойной, размеренной жизнью, не опасаясь нападения. Гарнизон у него в несколько раз больше синопского да и стены повыше и покрепче. Скоро к ним должно прибыть подкрепление из Стамбула на случай вторжения персов в Крым, потому что турки опять воюют с ними. Захватить Каффу — давнишняя мечта казаков. Петра Сагайдачного потому и избрали вновь кошевым атаманом, что пообещал сделать это.

— Тысяч десять наберем в поход на Каффу? — спрашивает Петр Сагайдачный есаула Игната Вырвиглаза.

— Может, и наберем, только в Каффе гарнизон побольше будет, тысяч пятнадцать, и горожане еще, — отвечает есаул. — И они будут за крепкими стенами сидеть. Народа много положим. Казаки не согласятся.

— Штурмовать стены я не собираюсь. Попробуем, как в Синопе, — ночью, по-тихому, — предлагает кошевой атаман.

— К Каффе незаметно не подойдешь, — вставляю я.

— А мы замеченными подойдем! — хитро улыбаясь, произносит Петр Сагайдачный. — На твоем судне да на турецких галерах. Якобы мы та самая помощь из Стамбула. Чайки позже подойдут, когда мы ворвемся в город. Только вот надо подойти со стороны Турции, а не идти от нас вдоль берега. Иначе нас разгадают. Сможешь провести так?

— Смогу, — обещаю я.

— Тогда, глядишь, и получится! — радостно одобряет план судья Онуфрий Секира.

Одни утверждают, что судья получил свое прозвище за то, что говорит, что думает, рубит с плеча, а другие — за то, что всегда приговаривает к отрубанию какой-нибудь части тела, виноватой в преступлении. Чаще всего это голова. С ним трудно не согласится.

— Эй, налей вина! — кричит кошевой атаман слуге — тому самому очаковскому мальчишке с повадками прожженного французского официанта.

Мальчишку выгнали в начале совещания, чтобы не услышал лишнее. Значит, решение принято, больше секретов нет. Сегодня это решение донесут до казаков. Чтобы они приняли правильное решение, кошевой атаман просит меня рассказать, что я видел в Каффе. И я рассказываю, попивая вино, захваченное в Очакове. Меня слушают внимательно, не перебивая, не задавая уточняющие вопросы. Можно подумать, что никто из побывавших там в плену казаков не рассказывал о Каффе. Приписал бы это своим ораторским способностям, если бы не читал сочинения Дейла Карнеги «Как незаметно лизнуть в самое неожиданное место». Ничто не делает человека таким умным и приятным, как его усердное поглощение нашей болтовни.

Глава 27

На выходе из Днепро-Бугского лимана стоял турецкий флот под командованием Али-паши: баштарда, четырнадцать кадирг и около сотни малых судов, не военных. Они привезли рабов и наемных рабочих для постройки новой крепости на месте сожженного нами Очакова, а также инструменты и провиант. Баштарда и кадирги стояли на якорях, а все суденышки были вытянуты носами на берег. Мы знали о приходе этого флота, купцы сообщили. Скорее всего, эти же купцы проинформировали турок о том, что казаки готовятся в поход. То ли купцам не поверили, то ли не сочли нужным подготовиться к встрече, но даже разведку не выслали. Их ведь приплыло тысяч восемь. Плюс рабочих тысяч пять-шесть. Кто отважится напасть на такое грозное войско?! Беззаботность турок равна только их истеричности во время происшествия.

Выйдя в лиман, мы спрятались в камышах, дожидаясь ночи. Места эти казаки знают хорошо, так что в моих пеленгах не нуждались. Как только начало темнеть, чайки вышли на чистую воду, направились к турецким галерам. Нынешние турки днем мало едят, зато после захода солнца набивает желудки до упора, причем тяжелой пищей, а потом дрыхнут, как убитые. Обжорство не терпит суеты. В это время и нападают на них казаки. Турки никак не поверят, что кто-то может иметь дурную привычку воевать ночью, поэтому охраной сильно не заморачиваются.

Моя тартана в нападении не участвовала. Мы не спеша начали сплавляться по течению к выходу из лимана. Течение здесь не такое сильное, как на Днепре, поэтому добрались до стоянки турецкого флота, когда там уже все закончилось. Удрать сумела только баштарда, которая стояла дальше всех, и несколько малых суденышек, экипажи которых быстрее остальных сообразили, что к чему, и приняли правильное решение. По пути мы полюбовались красноватыми вспышками выстрелов из всяких-разных ручниц. Стреляли редко и не долго. С набитым желудком в бой не рвутся, иначе сил на переваривание пищи не останется. Я поставил тартану на якорь южнее галер и приказал свободным от вахты отдыхать.

Утром казаки рассортировали добычу и пленных. На сходе было принято решение и то, и другое отправить на малых судах в Сечь вместе с освобожденными рабами-строителями. Рабов-гребцов с галер, кроме бывших казаков, которых заменили строительными рабочими, ранее свободными жителями Османской империи, расковывать не стали, пообещав сделать это по возвращению из похода. Остальных строителей, православных христиан разных национальностей, подданных турецкого султана, заставили разрушить то, что они успели построить, а потом отпустили.

На третий день стоянки у развалин Очакова задул северный ветер силой балла четыре. Я решил не упускать такой шанс и поплыл на лодке к берегу, где в шатре, поставленном неподалеку от баштарды, жил кошевой атаман Петр Сагайдачный. Он встретил меня на берегу. На кошевом атамане был красный жупан и синие шелковые шаровары, в которых я видел его впервые. Обычно шаровары Петр Сагайдачный носил тоже красного цвета, на худой конец, коричневого или черного. Наверное, решил в трофейных пощеголять.