Дмитрий Дашко - Штрафники 2017. Мы будем на этой войне

– И ты не попадайся, Игорь, тоже не пожалею!

– Толян! А ты зачем воюешь?

– А ты?

– А… знает! – отвечал псковитянин Игорь.

– Вот и я… – бормотал себе под нос сибиряк Анатолий.

Саперы по ночам минировали подступы, оставляя для разведчиков ходы, о которых знал лишь узкий круг посвященных. И потому «языки», владеющие информацией о минных заграждениях, ценились на вес золота. За ними шла настоящая охота.

Иногда в темноте слышались взрывы, говорящие, что очередная группа напоролась на минные ловушки. Тут же вспыхивала ожесточенная перестрелка, взлетали ракеты, ухали минометы, кипел короткий яростный бой.

Потом все утихало. Лишь изредка часовые простреливали ночную темень на звук брякающих от ветра банок либо стреляли на неверные тени, лежащие черными кляксами в свете ущербной луны, что нет-нет да и появлялась в разрывах низких туч.

Нерадостным было солдатское житье-бытье на позициях.

Тут и длящееся целыми сутками сидение в воронках, и совсем недавние беспрерывные атаки и контратаки.

Тут и пустынные тревожные улицы – разрушенные, дымящиеся, еще пару дней назад перед затишьем и уборкой погибших усеянные смрадно воняющими трупами, облепленными мухами. Рой жирных зеленых мух, жужжа, хаотично носился в воздухе, сидел на вздувшихся обезображенных телах, на висящих кое-где кишках, вынесенных из тел взрывами. Обнаглевшие насекомые не давали покоя и живым, норовя сесть на лицо, на глаза, залезть спящему человеку в рот или нос…

Тут и доводящая до безумия жажда, когда воды взять просто негде.

Тут и повальная смертность среди раненых, даже если рана не очень серьезная, но запущенная…

По затихшим на время позициям ходил какой-то бездомный кот, обычный черно-белый мурзик, прозванный оппозиционерами Перебежчиком, а федералами – Шпионом.

Некоторые его жалели – грязного, со свалявшейся шерстью, но толстого, отъевшегося на крысах. Другие, наоборот, гоняли, свистели вдогонку, кидали камни. Но кот все равно ходил.

Видимо, где-то здесь было его прошлое жилье, и потерявшийся в этой разрухе бедняга тщетно искал его.

На войне от трагического до смешного один шаг. Эту историю, похожую на байку, но случившуюся в реальности, Гусеву поведал Никулишин.

В мотострелковом батальоне, который стоял по соседству, служил боец-заика, и в обычное-то время с трудом выговаривавший слова, а уж когда заволнуется…

Для всех осталось загадкой, каким макаром он умудрился заблудиться и перепутать позиции, тем не менее, факт остается фактом – заика забрел в расположение опóзеров, сподобившись при этом благополучно миновать все ловушки и минные заграждения.

Ошалевшие опóзеры сразу огонь не открыли, спросили пароль. Мало ли – вдруг свой, разведчик? Боец совсем перепугался, ни тпру ни ну. Видя такое дело, опóзеры затащили его к себе. Начали допрашивать, избили – тот вообще никак. Сообразили, что он заика, накатали записку, мол, молчал на допросе, как партизан, и утром, как рассвело, пинками выгнали на нейтральную полосу.

Федералы, потерявшие бедолагу еще ночью, решили, что погиб парень. А как увидели, что тот трусцой чешет от опóзеров, глазам не поверили. Запретили приближаться, подумали, бомбу на себе тащит, заставили раздеться догола, – То-то хохоту и свиста у опóзеров было! – и только потом запустили на свои позиции, где тоже избили за бестолковость, а когда прочитали записку, налили стакан.

Это и есть будни войны, состоящей не только из лихих атак и перестрелок.

Война противоестественна человеческому естеству, а ее изнанка и вовсе отвратительна.

И все же на лицах привыкших ко всему солдат лежит великое мужское безразличие. С такими мужиками можно идти в бой.

Самые непоседливые и беспокойные, сумевшие лучше других приспособиться, еще и шутили по любому поводу, привнося в нерадостное тревожное существование вкрапления своеобразного солдатского соленого юмора.

Чаще всего это было связано с кормежкой, не отличавшейся разнообразием и изысканностью: перловка, пшенка, изредка гречка. О таком деликатесе, непревзойденной еде, как селедка с картошкой «в мундире» и подсолнечным маслом, приходилось только мечтать. Чаще всего солдат потчевали гороховым супом, что, в общем-то, неплохо: для организма супы полезны. Но этот суп и был основной причиной для шуток-прибауток.

Когда подносчики воды и пищи, в сопровождении заградотрядовцев появлялись с термосами в расположении укомплектованной новыми штрафниками роты, какой-нибудь остряк обязательно начинал:

– Что сегодня принесли? Опять суп гороховый? А противогазы где? Ведь прошлый раз еще говорил: если будет гороховый суп, не забудьте прихватить противогазы!

Штрафники, выстроившиеся в очередь, начинали посмеиваться, а разошедшийся шутник продолжал:

– Вчерась тоже суп гороховый был, и седня опять горох. В чем дело, товарищ? – со строгим выражением лица шутник смотрел на подносчика пищи. – Пердеж уже замучил, жопа устала, ей-богу! Ладно, я в штрафниках. А ей-то за что все это?

Мужики начинали хохотать, а подносчик, насупившись, отвечал:

– Я, что ли, решаю, что вам носить? Мне что дали, то я и принес.

– Это вы бросьте, товарищ! – возражал остряк, как на каком-нибудь собрании. – Вот, посмотрите на рядового, как вас там? Ну, ладно. Посмотрите на рядового заградотряда. Вряд ли он гороховый суп кушает. Ведь его лицо так и просится на плакат с названием типа: «Набор на военную службу по контракту!»

Заградотрядовец осаживал остряка:

– Эй! Ты полегче!

Но шутник не успокаивался.

– А посмотрите на этого штрафника! – указывал он на какого-нибудь безответного мухомора. – А все отчего? Молчите, товарищ? – строго вопрошал шутник подносчика. – Ну, хорошо, я вам отвечу: все оттого, что он по вашей воле отравлен газами, здоровье у него ослаблено.

– Ниче я не отравлен! – начинал спорить штрафник, никак не ожидавший стать предметом насмешек.

– Не вступайте в пререкания, осужденный! – вещал остряк тоном судьи, вынесшего приговор на отправку в штрафной батальон. – Со стороны оно виднее, отравлены вы или не отравлены.

Народ, стоя в очереди, довольно посмеивался, радуясь и такому юмору.

Получившие свою пайку супа, хлеба и едва заваренного невкусного чая, изредка с парой кусочков сахара, солдаты отходили в сторонку, пристраиваясь абы как, поглощая скудную кормежку.

Вместе с едой подносчики приносили дешевые сигареты или папиросы с ядреным дерущим горло табаком.

После обеда штрафники с удовольствием закуривали, рассаживаясь поудобнее, прикрывали глаза, смакуя временное затишье.

Старое солдатское правило гласит: «Подкрепись, а потом с духом соберись!»

Успокаивался даже шутник.

А иногда случалось и такое, отчего некоторые от хохота едва не валялись. Почти у каждого на время затишья появился свой уголок, или, как штрафники едко, с сарказмом говорили – дом. В этих закутках хранились личные вещи «жильца», амуниция, боеприпасы, лежал настил из досок, кусков линолеума, ламината и прочего, чтобы не спать на бетонном полу.

И вот порой кто-нибудь в злом отчаянии кричал:

– Бля! Кто опять навалил кучу у меня в доме?! Сволочи! Увижу – жрать заставлю!

Народ хохотал, держась за животы, а обиженный «жилец» еще долго возмущался, размахивал руками, матерился, пытаясь по корчащимся от хохота солдатам определить, кто же это наподличал. В конце концов, он перетаскивал вещи куда-нибудь в другое место, если была возможность, а нет – так брал дощечку или саперную лопатку, собирал чужое «добро» и – шмяк в оконный проем. А на «испорченное» место бросал кусок обоев или какую-нибудь тряпку. На неизбежный при этом «аромат» особо внимания не обращали – вонь была повсюду. И от отправления естественных надобностей, и от сладковато-приторного смрада разлагающихся под завалами трупов, ставшего постоянным навязчивым спутником живых.

Обязательно находился такой, что норовил подцепить бедолагу, давясь смехом:

– Отбомбился?

Обиженный начинал опять орать:

– Это ты сделал!!! Прибью, гад!!!

А тот отвечал:

– Не я это! Куда мне такую кучу навалить! Здоровье не то!

Бедолага едва не стенал от отчаянья:

– Сволочи! Кто сделал? Признавайтесь! Как гадить, так мастера, а как признаться – кишка тонка!

– Не, у этого не тонка кишка! Вон, куча какая! – ржал кто-нибудь.

– Прибью! Прибью гада! – скрипел зубами бедолага.

В целом же солдатские будни не отличались разнообразием и весельем. Постоянно державшее всех напряжение войны и страха смерти почти не отпускало.

Иногда приносили фронтовую газету с емким названием: «За Победу!».

Ничего интересного в газете из двух разворотов не писали. Сплошная пропаганда, сообщения о принятии решений руководством федеральной власти на подконтрольных ей территориях.

Живой интерес вызывала информация типа такой:

«За период с 29 по 30 июня федеральные войска завладели следующими населенными пунктами…» или «Нашим войскам на таком-то участке удалось прорвать оборону незаконных вооруженных формирований, отбросив врага на пять километров».