Дмитрий Дашко - Штрафники 2017. Мы будем на этой войне

– Ну, ты и зверюга! – улыбнулся Лютый.

– Не, я седня добрый, еще ни одного скальпа не снял!

– Уйди с глаз моих долой! – с нарочитой сердитостью приказал Павел. И добавил: – Смотри, не высовывайся без надобности!

Пригибаясь, прибежала Олеся, пристроилась рядом, похлопав Гусева по спине.

Тот, занятый стрельбой, обернулся не сразу – лишь когда в магазине закончились патроны.

– Что тебе, Олеся?

– Раненых в медсанбат надо! – крикнула девушка.

– Ты в своем уме? Какой медсанбат сейчас?!

– Ты командир, ты и думай, какой! Только раненых надо срочно туда доставить, иначе не доживут, – отрезала Олеся.

– Ты что, не понимаешь, что нас практически отрезали? И бой сейчас. опóзеры раненых, как куропаток, перещелкают.

– Ну а мне что делать?

– Значит, так! Сидишь тихо, не высовываешься! – распорядился Гусев. – Если будут новые раненые, оказывай помощь. А пока помогай забивать патроны тем, кто подойдет. Умеешь?

– Приходилось.

– Олеська, ты давно на войне?

– Давно! Полгода почти! Когда началось, меня как военнообязанного медика мобилизовали – и сюда. Даже не думала встретить тебя тут.

Она стала наполнять опустевший автоматный рожок.

Гусев дал короткую очередь. Горячая гильза попала сидящей на полу девушке за ворот. Олеся пронзительно завизжала, заставляя предполагать самое худшее.

Гусев грохнулся на колени рядом.

– Ранена??? Куда???

– Нет! Гильза за шиворот попала! Горячая! Жжет!

– Дура ты, Олеська! Напугала! – сказал Павел, снова поднимаясь на ноги.

– Сам ты дурак, Гусев! – парировала девушка. – На! – Протянула заполненный магазин.

– Куда высовываешься?! – рявкнул Лютый, прижимая ее рукой к полу.

Олеся недовольно отстранилась, поправила сползшее на лицо кепи, заправила под нее торчащие светлые волосы.

– У тебя кровь из раны пошла! – заметила девушка. – Садись, новую повязку наложу.

Гусев покорно опустился на колени. Олеся помогла ему стянуть куртку, осторожно размотала набухший кровью бинт, отбросила в сторону. Достала из сумки новый рулончик, разорвала зубами упаковку, извлекла пузырек с йодом, щедро полила на кровоточащее плечо Гусева. Тот зашипел, стиснув зубы. А девушка умело начала бинтовать рану.

– Бинты у меня кончаются.

– Сколько осталось? – спросил Гусев.

Олеся заглянула в сумку.

– Пять штук.

– Внизу есть запас?

– Я там специально одну сумку оставила. Если не разобрали, то есть.

– Чеснок! – позвал Лютый. – Давай Грешка сюда!

Когда Огрешков прибежал, Гусев скомандовал:

– Дуй вниз, найдешь сумку вот такую. – Он указал на сумку Олеси. – Тащи сюда. Если кто спросит, скажешь, я приказал! Выполняй! Только – пулей!

– Есть! – ответил Грешок и убежал, припадая на простреленную ногу.

Страх в его глазах никуда не делся, лишь затаился где-то в глубине.

«Ничего, – подумал Павел. – Не убьют, так нормальный солдат получится, не хуже других. А самострел… Мало ли, как в жизни может повернуться? Пацан ведь еще совсем, от мамкиной сиськи, можно сказать».

По оконному проему хлестнула пулеметная очередь.

«Откуда?!» – тревожно подумал Павел, невольно отпрянув в сторону, хоть и не маячил в окне. Посмотрел на Чеснока, тоже отпрыгнувшего подальше.

– Откуда? Заметил? – крикнул Гусев.

– Кажись, с пятиэтажки напротив! – крикнул в ответ Чеснок.

– Меняем позицию! – приказал Гусев и махнул рукой в сторону свободного окна в углу зала. – Хватай оставшиеся цинки! Олеська! За мной! Пригнись ниже, я тебя умоляю!

Он поволок здоровой рукой цинк с патронами. Анциферова и Чеснок последовали его примеру.

Лютый задержался возле пулеметчика.

– Видел, откуда лупануло?

– Да! Вон с того окна! – сообщил разгоряченный солдат.

– Так какого… он еще жив?! – зарычал Гусев. – Займись им! И не надо мне тут дуэлей! Вали его сразу, наверняка!

Пулемет заработал снова. Гусев увидел, как оконный проем противоположной пятиэтажки заволокло пылью.

Вдруг тело бойца откинуло назад. Вражеский пулеметчик успел сменить позицию и расстрелял своего противника. Мощные пули разворотили грудную клетку, пробили навылет.

Солдат, опрокинувшись на спину, мелко и часто вздрагивал. Под ним с пугающей быстротой разливалась большая темно-красная лужа.

Лютый зло выругался. Глянул на Олесю.

Та отрицательно покрутила головой, давая понять, что этот штрафник – не жилец.

Его рот исказила предсмертная гримаса, обнажив потемневшие неровные зубы.

Гусев увидел бегущего Студента.

– Куда ломишься?

– Позицию меняю!

– Пулемет возьми. Займись стрелком с пятиэтажки напротив. Смотри, осторожнее. Опытный, гад!

– Ой, боюсь-боюсь! – запричитал Леха, поднимая пулемет. – Грешок! Хватай цинк и за мной. Щас я этого стрелка ворошиловского поимею.

– Осторожнее, говорю! – еще раз напомнил Гусев.

Оба штрафника двинулись по лестничному маршу на почти разрушенный третий этаж универмага.

– Мне сверху видно все, ты так и знай! – напевал Леха, ужасно фальшивя.

Лютый добрался до намеченной позиции и открыл огонь. Ему на плечо легла рука девушки. Отстреляв магазин, он обернулся.

– Что стряслось, Олеся?

– Пойдем! – мотнула она головой в сторону.

– Куда? – не понял Лютый.

– Пойдем, говорю, – повторила Олеся, продолжая тянуть Гусева за собой.

Он послушно пошел за девушкой. Та завела его в полутемную, пахнущую пылью комнатку.

Приглядевшись, Павел увидел старый продавленный диван, перевернутый стол, много бумаг под ногами, разбитый системный блок компьютера и щедрую россыпь CDдисков.

Гусев поднял один, повертел в руках.

Олеся прильнула к нему и буквально потребовала:

– Люби меня!

– Ты что, Олеся?…

– Люби меня, Паша. Как раньше. Помнишь?

– Нашла время… Психическая, что ли? – проворчал неуверенно Павел.

– Сам ты психический, Гусев. Мы тут все психические. Господи! – начала заводиться девушка, в ее глазах выступили слезы. – Неужели ты не понимаешь, что нас могут убить прямо сейчас, в эту секунду? Неужели не понимаешь?! А я не хочу! Слышишь?! Мне страшно! Я жизни еще не видела!

Она, забывшись, в отчаянии стукнула Павла в раненое плечо.

Едва сдерживаясь от боли, он опустился на диван, сжал зубы, чтобы не застонать.

– Пашенька! Пашенька! Господи! Я же забыла, прости меня! Сейчас, у меня где-то промедол был… Сейчас!

Олеся вывалила содержимое сумки на пол, в полутьме торопливо нашла шприц-тюбик, сделала инъекцию Павлу. Тот затих, расслабился.

Девушка села рядом. Закрыв лицо ладонями, она вдруг заплакала навзрыд, повторяя сквозь всхлипывания:

– Господи! Какая же я дура! Какая дура!

– Олесь, не плачь. Не надо, – пробормотал одуревший Лютый.

Он обнял девушку, прижал покрепче.

Автомат с громким стуком упал на пол, сразу вернув обоих к грохочущей, стреляющей действительности.

Развернув девушку, Павел поцеловал ее в мокрую соленую от слез щеку, затем – в другую, такую же влажную и соленую.

Олеся замерла покорно, ее руки легли Гусеву на затылок.

– Паша…

Павел закрыл поцелуем ее горькие губы.

– Паша… Что же мы делаем…

– Молчи, молчи… – исступленно шептал Павел, покрывая ее лицо поцелуями.

Олеся, задыхаясь, шептала в ответ:

– А помнишь, как мы у моей тетки в деревне нашли брошенный пчелами улей?… Там мед был… Я такого меда никогда не ела раньше, и после – тоже.

– И я не ел, – шептал Лютый. – Я люблю тебя, Олеся… Знаешь, как мне было больно, когда мы расстались? Я даже училище хотел бросить, чтобы вернуться, разобраться во всем… Мать отговорила. Лучше бы бросил, сейчас бы в штрафниках не ходил…

– И мне было больно. Только не сразу, потом… А тогда я в другого влюбилась без памяти. Ты простишь меня, Паша?

– Тебе не в чем извиняться… Это жизнь, Олеся. Она нами крутит.

– Паша, я забеременеть хочу, чтобы меня в тыл отправили. Мне очень страшно, Паша, я жить хочу…

Павел отогнал назойливую мысль, что Олеська могла и раньше забеременеть. Разве не было у нее возможности? Красивая, страстная…

Он не хотел об этом думать. Думал о том, что если Олеся забеременеет, то это будет их ребенок, его ребенок.

Они любили друг друга на скрипящем пыльном диване под грохот разрывов, трескотню автоматных и пулеметных очередей.

Горька и сладка была эта любовь. Как тот дикий мед в брошенном пчелами улье.

ЦУМ штрафники отстояли. После нескольких яростных атак опóзеры отошли, усеяв подступы к универмагу десятками трупов.

У защитников тоже имелись потери, включая многочисленных раненых, так что Олесе работы хватило.

Увидеться им больше не удалось. Они расстались скомканно, торопливо, что-то говоря друг другу и целуясь.

Потом Гусев носился, стрелял, прятался от разрывов гранат, от свистящих пуль, шмякающихся в стены, опасно дзинькающих о металлические каркасы колонн. А Олеся перевязывала раненых, бегала с этажа на этаж.