Андрей Посняков - Посол Господина Великого
Гришаня и поведал все, в краткости, ясное дело. И про то, как пан Завойский поживает. Никак уже, похоже, не поживает, сгинул в морской пучине!
Услыхав про то, шляхтич кулаком по доске шахматной двинул – аж фигуры полетели – видать, расстроился сильно. Потом на нас посмотрел, сказал, чтоб ждали… Чего только – не сказал. Его Кшиштофом звали, шляхтича-то. Шкипер, сказал, на «Марии Магдалине», сволочь редкостная, однако и пьяница. Сейчас с ван Зельде ужрались, а утром в путь надо, в Познань, в «ридны пенаты». Так что – ждать велел…
Гришаня обрадовался, заходил по каморке, что твой кот мартовский. Только что не хвост трубой. К утру явился-таки шляхтич – не обманул. Друзьям Олега Иваныча, говорит, все сделаю и даже того больше, помогу, как смогу, из плена пиратского выбраться. Сказал – сделал. Одежку принес – плащи с капюшонами. Подмигнул, пошли, мол. На корабль весело шли – песню орали. Какую-то «Зборовскую». Сзади четверо шкипера тащили. Изрядно храпел шкипер-то, да иногда, просыпаясь, ругался. Диавола поминал, словно отца родного, прости, Господи! Погрузились на корабль – отчалили засветло. Буря-то кончилась, нам во благо. Как вышли из бухты, парусами ветер хватанули… Уж на что хольк или фрейкогг кораблишки быстрые, а уж этот… «карвель» – не плыл – летел птицей небесной! Хорош корабль, сказать нечего. Пушки по бортам велики – не то что кулеврины на «Благословенной Марте», вечная будь память купцу Иоганну Штюрмеру да его команде, шайкой пиратской убиенной. А перестроили разбойники «Благословенную Марту»-то – надстройки снесли – пушек понаставили, – куда как грозен стал кораблишко – но, конечно, не чета «Марии Магдалине».
Ну, погони-то мы с Гришаней не ждали – пойди-ка, угонись – но, грешным делом, думали – проспится шкипер, за нас примется: кто таковы да откель… Кабы еще не надумал повернуть обратно – дружку своему, ван Зельде, нас возвернуть. Ничего подобного! Кшиштоф и скрывать не стал, кто мы с Гришаней такие. Так и сказал – от ван Зельде пленники беглые. Шкипер смеялся долго – аж покраснел весь. Ван Зельде-то, оказывается, у него в прошлый вечер все золотишко в кости выиграл – совсем, можно сказать, без порток оставил. Шкипер наш его все каким-то мудреным словом называл – каналья. Радовался, что «эта каналья ван Зельде хоть что-то потерял»! Так и плыли, весело. В Познань придя, простились с Кшиштофом. «Мария Магдалина» на следующий день с утра дале отправилась. То ли в Данию, то ли в Англию. В каперы наниматься, чтоб не так просто разбойничать, а по грамоте королевской. Хотя – разбой, он и есть разбой, хоть по грамоте, хоть как… А мы с Гришаней в Данциге на нарвское суденышко сели. Хорошо – Кшиштоф на дорогу серебришка подкинул, не пожадничал – вот ведь душа-человек, хоть и поляк да католик. Ну, люди, они разные бывают. И в басурманских странах хорошие есть, и на Москве, не только в Новгороде, где и шильников всяких хватает, типа боярина Ставра да людишек его непотребных.
Пришли в Нарву, к причалу встали обгорелому. Третьего дня – ратманы сказывали – побоище там было великое. Пираты какой-то кораблишко решили прямо в гавани захватить – совсем обнаглели! Всю ночь бились, хорошо – доблестная нарвская стража вмешалась – утихомирила разбойников. Так и всегда бы…
Попутного судна до Новгорода так и не дождались. Рыбаки сказывали – незадолго до нас ушел. Какой-то «Пенитель Бурь»… Или «Пленитель»… да пес с ним. Решили с Гришей посуху добираться. Сначала до Пскова – а там уж дорожка знакомая.
Долог выходил путь-то, быстрее хотелось. А как быстрее-то, ежели не на корабле каком? Гришаня и говорит: давай, мол, обождем чуть, вон, с рыбаками – те всю ночь костры жгли, рыбу коптили – хоть денек высидим, а там посмотрим. Не будет ничего подходящего, тогда уж – посуху. Уговорил… на свою голову…
Олексаха отпил березовицы, поморщился…
– Эх, знал бы, Олег Иваныч, наперед, как все сложится-то.
А складывалось все поначалу неплохо. На следующий день, к обеду, подошел к пирсу двухмачтовый когг. Гришаня побалакал с матросами – те в Выборг шли, городок свейский. Не совсем чтоб по пути – однако у Невы-реки высадить могли вполне. Ну, а там уж – с рыбаками чудскими – и до Ладоги недалеко. А Ладога – это уже почти дома. Осталось со шкипером договориться – денег-то маловато осталось. Согласится ли?
Когг тот поутру отплывал, матросы с него приходили к кострам рыбацким, сказывали, шкипер-де порядок любит, оборванцев каких не возьмет. А мы уж и поизносились с Гришаней-то, шутка ли, столько времени незнамо где прошлялись, в баню не ходивши – только волнами морскими и мылись. Поспрошали, Христа ради, у рыбаков, у кого что найдется. Люди хорошие. Кто шляпу дал, кто плащик, кто башмаки. Приоделся Гриша, на когг пошел, договариваться. Сиди, мне сказал, на причале – только на вид не показывайся, шкипера собой не пугай раньше времени. Мне-то вместо него никак не пойти было – речи басурманской не знаю. Вот и таился на причале, за бочками, мало ли – сейчас отчалят. Махнет тогда Гришаня рукой – я и тут как тут, как договаривались… Не махнул Гриша! Вообще на палубу не вышел. Ни вечером, ни с утра… Как отходить стали – я уже неладное почуял – на борт ринулся… И получил багром по башке. Свалился с пирса – не рыбаки бы – не выплыл. А того шильника, что багром меня стеганул, – узнал. Родинка у него – с полщеки. Тот самый, что за Софьей приезжал, к ван Герзе!
Так и пропал Гришаня. Не знаю – жив ли.
Олексаха горестно покачал головою.
– Будем надеяться, – встав с лавки, отозвался Олег Иваныч. – Тебя-то я тоже в живых не чаял увидеть, а вот, вишь ты… Домой иль к Настене своей не ходил ли?
– Нет, – Олексаха покачал головой. – Был соблазн… да Ставровых пасся. Митря-то меня еще на Московской дороге приметил, как шли с обозниками. Я ж потом посуху добирался. Ну и… как ни пасся, а все равно – спеленали, ровно кутенка какого. Хорошо – гроза да темень – не то так и не убег бы…
– Захаживал к Настене твоей, на Нутную… с неделю тому. Сказывала Настена, человечек к ней приходил неприметный… про тебя выспрашивал. Так же и к родичам твоим на Кузьмодемьянскую приходили. То Ставровы люди. Явился бы – враз поймали. Меня вон пока опасаются трогать. Да, чую, недолго то. Вот станет посадником Ставр – и сгноят нас с тобой в порубе – ежели сразу главу не отымут. Меня – за убийство, тебя… найдут за что Ставровы-то… мало ты им насолил, что ли.
Они проговорили до самого утра, до первых лучей солнца. Только когда запели на соседних дворах петухи, улеглись. Олексаха – в людской, Олег Иваныч – у себя в горнице. Долго заснуть не мог – не знал, печалиться вестям Олексахиным или радоваться. А ведь жива, выходит, Софья-то! А значит, даст Бог – свидимся! Эх… Стан тонкий, кожа – будто шелк, волосы – волной золотой – глаза карие, теплые… Эх, Софьюшка…
Так и промаялся до утра Олег Иваныч. Все о Софье своей думал.
Утром, как встали – решили: нельзя Ставра в посадники допустить, то верная им погибель! А раз решили – делать надоть. Заседлал Пафнутий каурого – поехал Олег Иваныч на владычный двор, к Феофилу. Уж кто-кто, а Феофил-то давний враг Ставров. И ему посадник такой без надобности.
Поговорив с Феофилом, Олег Иваныч развил бурную деятельность. Во-первых, зашел к владычьим дьякам, пошептался. Во-вторых, к оружейникам на Щитную съездил. В-третьих – к рыбакам, на Софийский вымол. В-четвертых – на Прусскую, в церковь Святого Михаила, к пономарю Меркушу, давнему своему агенту. В-пятых… в-шестых… в-десятых…
По всему городу мотался Олег Иваныч – у Ставра врагов хватало. Даже к Борецким заезжал, к Марфе, прежнего посадника Исаака Андреевича вдовице, матери нынешнего Дмитрия. Обещала Марфа помощь оказать посильную – не лежала и у нее душа к пройдошистому боярину…
На следующее утро, с ранья прямо, Олексаха на Торг подался. Рисковал, правда, да уж ничего, обошлось.
К вечеру по городским концам активно поползли слухи. На Неревском конце поговаривали, будто хочет Ставр-боярин храм Козьмы и Демьяна срыть, да в том месте хоромы свои поставить. На конце Загородском твердили, что не только Козьмы и Демьяна, но и Георгия, и Пантелеймона. Все сроет Ставр-боярин, как только посадником станет. А на Людине-конце судачили, что Ставр-де головой нездоров – в детстве об лавку ударился. На Плотницком утверждали, будто Ставр чернокнижием занимается да колдовством, для той цели и башню себе над воротами строит. А на Славне некоторые божились, что самолично видали, как боярин с той башни на метле летал! А с метлы той искры красные сыпались! Вот страхи-то, спаси, Господи…
Крестились старухи в церквях, а случись Ставру-боярину проезжать мимо – пальцами на него показывали да клюками потрясали гневно.
А на Торгу-то что творилось! Рассказывали, будто Ставр в латынство впал и к стригольникам переметнулся. Да мало того, еще и волхвует на башне своей. Рыбаки на вымоле Софийском сказывали – трубу диавольскую купил Ставр у голландских немцев и с башни своей богомерзкой на небо по ночам смотрит – то дьячок церкви Федора Стратилата самолично многажды видел. А может, и не дьякон. Может, и пономарь… али просто – прохожий… Но – видели, точно! Люди зря болтать не станут.
