Медведев. Книга 2. Перемены - Гоблин MeXXanik

Я чуть повернул голову не перебивая. В голосе Владимира не было ни назидания, ни страха. Только сухая констатация. Как у врача, сообщающего диагноз, который нельзя опровергнуть.

— А это не так? — уточнил я, не повышая голоса.

Морозов кивнул — коротко, почти незаметно.

— Есть водянники, — сказал он, — которые подчиняются нашему Илье. Их немного, и они не враждебны. Вернее, до поры. Следят за ряской, разводят мальков, пугают пьяных рыбаков, если те забыли покон. Напоминают, как надо себя вести на берегу. И даже им, тем, что считаются «ручными», лучше не перечить.

Он помолчал, перевёл взгляд обратно на дорогу, и только после небольшой паузы добавил:

— Даже самый слабый из них способен утопить человека в стакане воды.

Я не стал переспрашивать. Не потому, что поверил сразу, без сомнений. Просто знал: Морозов преувеличивать не станет.

В зеркало я больше не смотрел. Нет, бояться я не перестал, а понял — если за нами кто-то идёт, то оглядываться уже поздно.

— Значит, Илья… он вроде нашего Митрича, только по воде? — спросил я, продолжая растирать плечи. Озябшие мышцы не спешили оттаивать, и будто внутренний холод застрял где-то под кожей.

Морозов не сразу ответил. Чуть сброчил скорость, словно дал себе время подобрать слова. Потом кивнул.

— Он сильный. Не как прочая плавающая мелочь. Может уходить далеко от воды. И на суше выглядит так, что не каждый поймёт, кто перед ним. Он гулять любит. Особенно в дождливые недели. Тогда с ним и вовсе беда. Как будто сам себе не хозяин становится.

Он замолчал, прищурился, что-то вспомнил. Затем, чуть скосив взгляд на дорогу, усмехнулся:

— Как-то раз, пару лет назад, он угнал трактор. Нашёл его у деревенского клуба, завёл, и покатил вдоль реки. День катался. Потом ещё один. К третьему начали понимать, что техника не сама по себе исчезла.

Я обернулся к нему внимательнее.

— И что, догнали?

— Насилу нашли. Еле уговорили вернуть — трактор стоял посреди реки на островке. С машиной он, вроде, поладил. Во всяком случае, трактор он не разбил, не утопил. Хотя мог бы. Хуже было с пострадавшими.

Я нахмурился.

— Пострадавшими? — насторожился я.

— Ну да, — усмехнулся Морозов. Но без удовольствия. — Пока колесил, приглядел закусочную. Там рыбаки отдыхали. Поели, выпили, сидят себе, анекдоты травят. И тут он заходит. Без предупреждения, без прелюдий. И говорит:

Морозов изобразил глухой, сиплый голос:

— «Мне нужна ваша одежда». Сказал и стоит, ждёт.

— Сильно, — хмыкнул я.

— Не то слово, — отозвался он. — Ну, мужики сначала хихикнули. Кто-то пошутил, мол на кой-она тебе, дядя? Кто-то вежливо объяснил, что одежда своя, не казённая. А Илья не из тех, кто любит, когда с ним спорят. Он и начал.

— Что начал? — осторожно уточнил я. — Забрал одежду?

Морозов покачал головой.

— Всем морды набил. Без исключения. Порвал рубахи и куртки. Потом переломал все снасти, что на заднем дворе были. Спиннинги, удочки, даже лодку разрезал. Железную. А потом еще и мотоцикл угнал у хозяина заведения.

Я выдохнул, медленно потирая висок.

— И как люди это пережили?

— С трудом. Напугались знатно. Потом, когда мы с ребятами приехали, они молча с серыми лицами сидели на веранде. Кто в занавеске, кто в простыне, кто в халате поварском. Как после наводнения.

— И что, жандармам не заявили?

Морозов покачал головой:

— Мы отговорили. Пообещали помощь: снасти заменить, лодку новую выдать, одежду справить. Местные поняли. Вроде бы.

Он замолчал. Машина неслась дальше, фары выхватывали из темноты обочину, мокрые листья и редкие указатели. А я всё смотрел в стекло, слушая, как мотор гудит и будто перекатывает в себе историю. Не про водяного и не про трактор, а про то, как хрупко бывает спокойствие. И как у природы, даже одушевлённой, всегда есть характер. И если он вышел из берегов — держись.

— Дела… — протянул я, глядя в туманную темноту за окном. Дорога стелилась ровно, будто сама уводила нас прочь от рассказов, в которых вода могла резать.

— В дождь он практически непобедим, — произнёс Морозов негромко, без лишней торжественности. — Вода к нему тянется, как кошка. Ластится. Вьётся вокруг, слушается. И если он захочет, она будет мягкой, как рука матери. Или резкой, как сталь.

Я молчал. В висках стучало чуть чаще, чем следовало. И только через пару секунд ответил:

— Не знал про такие тонкости. Если честно, я думал, это тот самый водяной, про которого написано в тетрадке старого князя. Такой… простоватый мужичок в мешковатой одежде. С котелком, которого дома тиранит сварливая жена.

Морозов скосил на меня взгляд. Лёгкая, добрая укоризна отразилась в его лице — без раздражения. Он посмотрел на меня с усталой теплотой, с какой взрослые поправляют младших, когда те путают сказки с жизнью.

— Это только одна тетрадь, — произнес он спокойно. — А их немного больше, княже.

Я прикусил губу, кивнул. И всё же не удержался:

— Вам стоило меня предупредить.

Голос прозвучал не обвиняюще. Скорее с оттенком досады на самого себя. Вышло все так, словно я в книге прочёл оглавление и решил, что понял всё содержание.

Морозов усмехнулся, едва заметно. Слегка щурясь, как человек, у которого всё было при себе: и аргументы, и терпение.

— Так вы и не спросили о нём ничего, — ответил он. — А если человек не спрашивает, значит, думает, что всё знает. Ну а я… мешать не стал. Это ведь ваше дело — княжить.

И в его тоне не было победы. Только опыт.

— Если честно… я думал, он будет… другим, — пробормотал я.

— В чешуе и ракушках? — переспросил Морозов, уголком губ намекнув на усмешку. — Как в старых сказках рисуют?

Я кивнул, чуть смутившись:

— Ага. Такой… с жабрами, пузом и сеткой на плече. А тут простой человек. Только взгляд другой. А в остальном… ну плещется в бассейне. С русалками. В общем, вполне себе миролюбивый дядька.

Морозов не сразу ответил. Но когда заговорил, голос стал суше, спокойнее и гораздо серьёзнее:

— Не заблуждайтесь, князь. Он из старшего народа. Это не просто нечисть из забавных историй, которые рассказывают на ночь