Рейд в опасную зону. Том 2 - Мэт Купцов
— Здесь мы расстаёмся, капитан, — говорит он, голос его хрипловатый, но твёрдый. — Спасибо за защиту.
— Тебе спасибо, Васим, — отвечаю я, протягивая руку. Он сжимает её, крепко, по-мужски, затем кивает своим, мол, пора. Мы стоим, пока они не скрываются за дверью.
Теперь наша задача — найти дом Касима. Он старейшина, человек уважаемый, и, говорят, не чужд советским.
У ворот нас встречает сам Касим — мужчина лет шестидесяти, высокий, с густой бородой, за которой трудно уловить выражение лица. Но глаза внимательные, цепкие.
— Добро пожаловать! — произносит он, разводя руки. — Мой дом ваш дом.
Во дворе простор — под навесом тенек, в углу журчит небольшой арык. Пахнет травами и дымом от очага. Нас ведут в большой дом, который выглядит куда лучше, чем мы ожидали. Стены выложены камнем, полы устланы коврами. Пахнет чем-то тёплым, хлебным. В центре зала низкий стол, вокруг мягкие подушки.
Семья Касима собирается в комнате. Жена, невысокая женщина в длинном платье, её лицо скрыто полупрозрачным платком. Сыновья, двое, лет двадцати пяти и пятнадцати, смотрят на нас с интересом, но без страха. Маленькая девочка, лет пяти, выглядывает из-за маминого подола.
— У нас есть раненый, — объясняю я, показывая на Пашу. — Нужен врач.
Касим кивает жене, та быстро уходит и возвращается с кувшинами воды и лепёшками. Вода холодная, хлеб мягкий. Приносит сыра.
Впервые за последние три дня едим вдоволь и вкусно.
На мгновение забываем, зачем здесь.
— Врачей нет, — произносит Касим. — Но у нас есть Насима. Она лечит травами. Хотите, позовём?
— Зовите, — говорю я.
Насима приходит быстро — худенькая женщина с морщинистым лицом, вся закутанная, с мешочком трав за спиной. Она осматривает Панина, хмурится, пробует пальцами его рану.
— Ему плохо, — заявляет она. — Если не доставите к врачу — он умрёт.
У меня холодеет внутри. Панин сжимает зубы, глаза блестят. Я разворачиваюсь к Касиму.
— Ты старейшина кишлака?
Касим слегка кивает.
— Да — я. Что нужно?
— Транспорт, — говорю. — Любая машина, осёл, верблюд — что угодно. Нам нужно добраться до своей части.
Касим молчит, оценивает.
За окном тени сгущаются, вечер близок.
— Это опасно, — говорит он наконец. — В округе ходят моджахеды.
Слова тяжелые, но справедливые.
Я понимаю его.
Но Панин стонет за спиной, и это стон человека, который уже близок к краю.
— Нам очень нужно, — добавляю я. — Видишь, он уже близок к смерти. Мы не можем медлить.
Касим долго смотрит на меня, затем кивает.
— Я поговорю с людьми.
Касим уходит, а я остаюсь с мыслью, что договориться будет непросто. Чувство, будто что-то недосказано, давит.
Вечерний ветер приносит с собой звуки, которых не должно быть — далёкие выстрелы.
Может оставить здесь Пашку? Переодеть его в одежду местных — широкие штаны, длинную рубаху. И выдвигаться из кишлака. Добраться до своих, а затем уже вернутся за ним.
Мои мысли прервал Касим.
— Иди к Фердоусу. Его дом вон там! — показывает мне на другой конец кишлака. — Он тебя ждёт, поговоришь с ним.
Выхожу из дома с тревожным чувством. Касим меня посылает, но ничего не говорит конкретно.
Иду по кишлаку, из окон выглядываю местные, но как ни странно, никто не боится. А ребятня машет мне — солдату в камуфляже.
Оглядываюсь по сторонам.
Над горами нависает медно-серое небо. Пыль въедается в кожу, оружие кажется продолжением руки — только так и можно выжить здесь, в этой каменной ловушке.
Кишлак выглядит тихо. Чересчур тихо.
А вот я и дошел. Навстречу мне выходит афганец — высокий, худой, с глубокими складками вокруг глаз. Он поднимает руки в знак мира, его лицо словно выточено из старого дерева.
— Меня зовут Фердоус, — говорит он, медленно, словно каждое слово — это шаг по минному полю. — Транспорта у нас нет. Но есть старая рация.
— Где она? — коротко спрашиваю.
Вокруг слишком много темных углов и подозрительно молчаливых людей.
Фердоус ведет меня к рации — потрепанной, видавшей лучшие времена, но всё ещё рабочей. Я беру её, проверяю настройки, выхожу во двор, где чуть безопаснее. Настраиваю частоты, отползаю в угол двора под укрытию и начинаю передавать.
— Первый! Первый! Я Беркут. Как слышно? — Говорю четко, но внутри всё кипит, ответа нет.
Повторяю снова и снова, глушу собственное раздражение.
Наконец, отзываются.
— Беркут! Я Первый. Как понял?
Слава богу. Теперь каждое слово — на вес золота.
— Попали в засаду. Один раненый, Павел Панов, — докладываю, стараясь говорить быстро, но чётко. — Срочно нужна эвакуация. Координаты передаю… три… восемь… шесть…
— Принято, Беркут. Ждите на месте. Скоро вас заберём.
Рация затихает. Время будто растягивается в бесконечность.
Минуты давят, как неподъемный груз. В доме нашлась белая ткань для рубашек, мы порвали ее на бинты, Насима обработала рану, и мы перевязали лейтенанта.
— Пульс есть, — проверил Колесников, пощупав запястье.
Насима прикладывает маленькое зеркало к губам Панина, и оно потеет, заволакивается легким туманом.
Панин дышит. Местная лекарь выдохнула. Мы тоже. Но он прямо горит — температура.
Жаропонижающие из наших аптечек выгребли еще в первом кишлаке моджахеды.
Поэтому раненному на лоб постоянно кладем смоченные в холодной воде полотенца.
Не знаю, помогает ли, но бездействие смерти подобно.
Пашка то ли дремлет, то ли без сознания. Не разобрать.
Ждать тягостно. Для Панина время идет на минуты, и это очевидно.
Все мысли о вертолёте.
О том, чтобы успеть.
Спустя час слышим шум винтов.
Вертушка появляется над хребтом, как железный ангел. Земля под ногами начинает вибрировать. Пашку аккуратно поднимаем и тащим к бортовому люку. Он стонет, кровь просачивается сквозь повязку.
— Потерпи, брат. Ещё чуть-чуть, — говорю, хотя сам не уверен, кого пытаюсь успокоить — его или себя.
Мы грузимся быстро, уже натренированные. Санитары принимают Пашку, укладывают на носилки.
Сашка, взбодрился, не может удержаться.
— Беркут, ты это, скажи Горелому, что он мне бутылку должен. Я ему говорил, что мы вернёмся.
Вертолёт рвёт воздух, поднимается над ущельем. Я смотрю вниз, где остаются камни и кишлак. Что-то внутри меня будто отрывается вместе с этими видами.
Мы выжили, но это не
