Самый лучший пионер: Том второй - Павел Смолин
— Секретно наградим тебя за это благодарственным письмом! — пообещала Степанида Ивановна, и мама повезла нас с директрисой в школу.
— Просто замечательного сына вы воспитали, Наталья Николаевна, — продолжила хвалить меня директор. — Другой бы за джинсами побежал и жвачкой…
Ну, за жвачкой я исправно бегаю.
— А Сережка вон — лыжи у ребят разноцветные заметил.
— Просто нам уже ничего не нужно, Варвара Ильинична, — с улыбкой покачала головой мама. — Да сами подумайте — кому вообще столько денег нужно? Мне Сережка сразу сказал, что так будет, и велел в детдома отправлять. Но вы знаете… — понизила голос. — Там, говорят, воруют!
— Да вы что?! — неподдельно ужаснулась директриса.
— Мы пока с ничем таким не сталкивались — я звонила в детдома, куда мы уже успели отправить деньги, они их получили в полном объеме, но люди страшные вещи рассказывают, — пояснила родительница. — Так что Сережка правильно сделал — детдомовских, конечно, жалко, но своим всегда помогать надо, если можешь! — очень удачно затормозив на светофоре, она обернулась и потрепала меня по волосам.
Успел посетить урок физики, где легко получил пятерку за ответ у доски, и прямо после него, на большой перемене, прибыл Хиль — меня вызвали по громкой связи. Предупредив дежурных, чтобы в столовой на меня не накрывали, попрощался с Таней и пошел в директорский кабинет второй раз за этот день.
* * *
— Спасибо, что согласились прийти к нам в школу, Эдуард Николаевич, — поблагодарил я сидящего рядом со мной — приехал на такси, пришлось оставить автограф рядом с Хилевским — Хиля по пути на студию. — Я на пионерские обязанности, что называется, подзабил, поэтому вы мне очень поможете.
Катя подсуетилась — от имени пионерской дружины пригласила звезду прийти к нам в школу пообщаться с ребятами и их родителями. Артист все равно в Москве еще какое-то время торчать будет, так что согласился.
— Да что ты, Сережа, я с молодежью встретиться всегда рад, — отмахнулся он и перевел тему на более важную. — Говорят, к тебе Муслим Магомаевич приходил?
— Приходил, — не стал я играть в секретность. — Познакомились, поговорили, и он согласился, что пластинки-гиганта ему хватит.
— Это хорошо, — одобрил Хиль.
— Сейчас запишем, и попробуем его за границу отправить, на английском мои песни петь — валюту стране зарабатывать, — продолжил я.
— С хорошим репертуаром Муслим Магомаевич будет иметь успех, — корректно похвалил коллегу человек-мем. — У него все-таки феноменальный голос.
— Феноменальный, — согласился я. — И очень скучная манера исполнения — Магомаева надо только слушать. А на вас, Эдуард Николаевич, еще и смотреть интересно — вы красивый и артистичный, поэтому вам тоже сейчас пластинку-гигант запишем, а после успеха Муслима Магомаевича отправим вас покорять Бродвей в составе труппы. Потяните мюзикл?
— Бродвей?! — рассмеялся Хиль.
— Бродвей! — не стушевался я. — А там и кино того же жанра подоспеет. Будете как тот мужик, который singing in the rain, только круче, потому что у вас улыбка настоящая, а не капиталистически-вымученная!
— Планы у тебя, конечно, наполеоновские, — поиграл он в капитана Очевидность.
— А чего мне, молодому-шутливому, у нас же тут непаханое поле, а инициативность, по крайней мере в моем случае, только поощряется. Не понимаю почему все так много жалуются на цензуру и кровавый режим — если честно взаимодействовать с системой, она вполне радушно идет навстречу.
— Просто ты такой один, Сережа, — вздохнул Хиль. — Мне жаловаться грех — и в телевизор пускают, и на радио, и на гастроли за рубеж, но… — он махнул рукой и ободряюще улыбнулся. — Ты завистников не слушай, они себе оправдания придумывать ух как любят. И, если нужно на Бродвей — выступлю и на Бродвее! — смиренно добавил певец и заметил. — На пластинку-гигант у нас студийного времени не хватит.
— Я же вам и здесь не особо нужен, Эдуард Николаевич, — светло улыбнулся я. — Вы — профессионал, как и музыканты, и раньше все справлялись без меня, а сейчас мы просто везем мальчика в интересное место, верно?
Хиль покраснел:
— Почему же? Раньше запись курировала Александра Николаевна — твой соавтор, но теперь ты, так сказать, в свободном плавании, поэтому придется послушать аранжировки и меня — музыканты записывали музыку всю ночь.
— Понял! — с улыбкой кивнул я. — И вообще — на студии Гостелерадио мне побывать и вправду очень интересно!
А прямо неплохо! Это я об оборудовании — радио в СССР не так много, чтобы скупиться на аппаратуру. Народ, как и положено, удивленно таращится, но старается это скрывать. Некоторые подходят, жмут руки, хвалят. А еще — страшно накурено и совсем не проветривается — зима же, окна запечатаны. В сопровождении студийного функционера добрались до выделенных нам кабинки звукача средних лет еврейской наружности и «коробки» для записи вокала.
Функционер представил нового товарища. Да, корочки у Сережи есть, вот они. Да, сам удивлен. Мужик покинул нас, звукач надел на себя импортные наушники, выдал мне стул и такие же, и Хиль за три дубля записал про Комарово. Еще за двадцать три дубля суммарно — остальной репертуар. За следующие полтора часа я записал и наиграл на нашедшемся здесь пианино остаток песен для "гиганта". Перед выходом нас с Хилем перехватил рыжий усатый мужик в джинсах и клетчатой рубахе лет двадцати пяти:
— Ткачёв? Хорошо, что я тебя поймал! Панов, Вадим Моисеевич, «Маяк». Пойдем интервью запишем, раз уж ты здесь.
— Я тогда домой потом доеду сам, Эдуард Николаевич. А вы либо отдыхать идите, либо музыку записывать.
— Я бы здесь заночевал, но от недосыпа голос теряется, — поделился особенностями организма Хиль. — Вы его потом на такси посадите, хорошо? — попросил он радиоведущего.
— Обязательно! — положил тот руку мне на плечо.
Присвоил, получается.
— До свидания, Эдуард Николаевич.
— До свидания, Сережа.
Путь наш лежал на второй этаж, и сквозь дымовую завесу на лестничной клетке — курят, сволочи, вон трехлитровая банка наполовину с бычками, наполовину — с
