Инженер Петра Великого 10 - Виктор Гросов
Он замолчал, ошеломленный. Я нажал на самый чувствительный рычаг — его тщеславие учителя, его веру в силу слова. Я предложил ему самую большую аудиторию в мире.
Иногда на этих вечерах появлялся и Петр. Входил без стука, в простом походном мундире, садился в тень и молча слушал. Само его присутствие меняло все, превращая мои обещания из частных предложений в государственную политику. Иногда он ронял короткую, вескую фразу: «У нас в России талант — вот высшая знать», — и эта фраза действовала на немцев отрезвляюще. Он наблюдал, как его «загонщик» виртуозно загоняет в сеть лучшую дичь, и не скрывал своего восхищения, что еще больше укрепляло мой авторитет. Игра шла по моим правилам.
Развязка наступила на пятый день, когда они пришли все вместе — вся троица, без предварительных договоренностей, словно сговорившись. Я как раз обсуждал с Ушаковым донесения о прусских войсках у границы, когда денщик доложил о гостях: Шлютер, Брейне, Абельгер. Отпустив Ушакова, я позволил себе мысленно выдохнуть. Пришли. Сработало. Но одно дело — заманить их в сеть, и совсем другое — решить, что с ними делать дальше.
Войдя в мою импровизированную приемную, они изменили сам воздух в комнате. Исчезли и враждебность Абельгера, и презрительная отстраненность Шлютера. Они были сосредоточены, правда в их единстве чувствовалось напряжение недавних споров. Говорил Шлютер, но было ясно — это коллективное решение.
— Господин генерал, — без предисловий обратился немец, — мы провели эти дни в спорах. И с вами, и между собой. Ваши… предложения, — он тщательно подбирал слова, — чрезвычайно соблазнительны и чудовищно велики. Чтобы принять решение, нам нужно больше, чем чертежи и обещания.
Он замолчал. Абельгер, стоявший за его спиной, скрестил руки на груди, а Брейне нетерпеливо переступил с ноги на ногу.
— Речь не о доказательствах, коллега, а о намерениях! — не выдержал профессор. — Мы хотим понять, несет ли ваша Империя свет или новую тьму!
— Мы хотим видеть! Своими глазами! — подхватил Брейне. — Вы говорите о Сибири, но что есть ваши слова без…
— Мы просим разрешения присоединиться к вашему посольству, — прервал их Шлютер, возвращая разговору официальный тон. — В качестве наблюдателей. Мы хотим понять, действительно ли вы строите новый мир, или это лишь фасад, за которым скрывается все то же варварство.
Бинго! Ай да я! Как легко все получилось.
Просьба прозвучала вежливо, но по сути это был ультиматум. Они хотели проверить, не блефую ли я, не испугаюсь ли взять на борт трех независимых, острых на язык и умных экспертов. Взять их с собой — все равно что посадить в штаб трех вольных стрелков, которые будут совать свой нос во все дыры. Непредсказуемый фактор. Отказать — значит, показать страх, признать, что вся моя «открытость» — лишь наживка. Риск… но и возможность. Пусть смотрят. Пусть видят. Либо сломаются и сбегут, либо… станут нашими. Играем дальше.
— Господа, — ответил я, улыбаясь. — Для меня будет честью, если такие выдающиеся умы соизволят составить нам компанию. «Императорский обоз» к вашим услугам.
Прощальный ужин, устроенный Государем, стал апогеем политического театра. Петр был в ударе. Без угроз и хвастовства, он был радушным, любознательным хозяином, принимающим дорогих гостей. Он расспрашивал Шлютера о тонкостях литья, Брейне — о целебных свойствах трав. Ему даже удалось втянуть Абельгера в спор о преимуществах нового гражданского шрифта.
Когда подали десерт, Петр поднял свой кубок.
— Господа! Я рад, что вы приняли наше приглашение. Уверен, нам будет о чем поговорить. А как закончим дела в Берлине да Гааге, жду вас в Петербурге. Работа для вас там найдется на всю оставшуюся жизнь.
Он произнес это так просто, так буднично, словно приглашал на охоту, а не переезжать на другой конец света. Это было радушное, почти небрежное приглашение.
Троица переглянулась и поднялась. Шлютер сдержанно, с достоинством поклонился, словно принимая давно заслуженную награду. Брейне просиял. А Абельгер нахмурился, будто взваливая на себя тяжелую ношу.
— За честь почтем, Ваше Величество! — почти в один голос ответили они.
Моя «охота за головами» принесла первый улов. Я сидел, лениво помешивая вино в бокале, и ощущал глубокое, пьянящее удовлетворение.
В последний вечер, когда походные сундуки уже были уложены и в замке царила суета отъезда, ко мне подошел Шлютер. Мы стояли на крепостной стене, глядя на засыпающий город.
— Господин генерал, — сказал он, кутаясь в плащ от пронизывающего ветра. — Наша поездка в Берлин будет как нельзя кстати. Мой давний друг и величайший ум Европы, господин Готфриед Вильгельм Лейбниц, как раз прибыл ко двору.
Я напрягся. Лейбниц. Имя, знакомое с институтской скамьи. Философ, математик, изобретатель. Человек, в одиночку двигавший вперед науку целого континента.
— Мы должны непременно представить вас ему, — продолжал Шлютер, не замечая моего состояния. — Уверен, вы найдете общий язык. Он, как и вы, мыслит целыми системами. Он единственный в Европе, кто сможет по-настоящему оценить масштаб ваших замыслов.
Эта новость подействовала как команда на полную перезагрузку системы. Вся тщательно выстроенная архитектура похода — цели, задачи, планы — в одно мгновение превратилась в фундамент для более масштабного. Берлин из конечной точки стал стартовой площадкой.
Какая, к черту, вербовка архитекторов и ботаников! Вся эта охота за головами оказалась лишь мелкой возней, подготовкой к настоящему делу. Я заполучил не трех специалистов — я получил ключ доступа. Прямой выход на главный «процессор» европейской научной мысли.
В одно мгновение цель моего посольства изменилась, укрупнившись до невероятных размеров. Разум Лейбница — вот ближайшая цель. Заполучить его в союзники, заразить своими идеями, втянуть в свою орбиту — вот задача, достойная Империи.
На рассвете «Императорский обоз», пополнившийся тремя каретами с нашими новыми спутниками, с лязгом и грохотом покинул Данциг. Двигатели «Бурлаков» проснулись, выдохнув в морозный воздух клубы пара, и стальной караван, оставляя город позади, медленно пополз на запад.
Следующая остановка — Берлин.
Глава 12
Оставив за спиной Польшу, мы вырвались на простор. Еще утром наша колонна продиралась сквозь лесные завалы под злобный треск ломающихся сучьев, а к полудню уже катилась по земле прусского короля. Такая резкая перемена нервировала, особенно на фоне воцарившейся вокруг противоестественной тишины.
Прямой тракт резал заснеженные поля, и после польского бездорожья эта вычерченная по линейке геометрия казалась зловещей. Ни единой выбоины, ни одного брошенного
