Чжунгоцзе, плетение узлов - Татьяна Никитина
— Как-то эти слова быстрее всего запомнились, — невинно улыбнулся Нежата. — Ты иди, а то все никак не уходишь, — и он мягко вытолкал Юньфэна за дверь.
Оставшись один, он раскрыл «Троесловие» и принялся усердно переписывать стихи оттуда.
Собака сохраняет во время ночи;
Петух поет на заре.
Если не учиться,
Можно ли почитаться человеком?
Шелковичный червь даст шелк,
Пчела составляет мед.
Если человек не учится,
Ставится ниже тварей.
Он переписывал до тех пор, пока не смог воспроизвести текст, не подглядывая в книгу. Продекламировав эти четверостишия несколько раз, он попробовал разобрать еще не читанные с Юньфэном тексты, но найдя непонятные слова, отложил тетрадь и задумался.
Этот удивительный язык был таким сложным! Нежата хотел узнать его как можно лучше, чтобы рассказать Юньфэну о своей вере. То есть он, конечно, пытался рассказывать, но получалось довольно плохо: за простыми словами вставали тени множества смыслов, а сложные слова теряли значение и съеживались, как сухие листья. Нужно было учить и учить этот неудобный язык, где каждое слово могло значит так много, что трудно было подобрать подходящее, чтобы объяснить хоть что-то. Надо было учиться усерднее, ведь, кто знает, когда Нежате придется возвращаться?
И он поспешно взял в руки кисть и бумагу и принялся писать письмо Юньфэну о том, о чем недавно они говорили, читая то же «Троесловие». Если они не успеют снова вернуться к этой теме, когда-нибудь Юньфэн прочтет письмо Нежаты и, может быть, что-то для него станет яснее?
«Помнишь ли, Юньфэн-сюн, как ты объяснял мне эти стихи:
Три существуют Деятеля:
Небо, земля и человек.
Три находятся светила:
Солнце, луна и звезды?
И помнишь, как мы согласились с тобой во многом?
В том согласились, что легкая сущность, поднявшись вверх по повелению Божию, стала небом, а тяжелая, опустившись вниз стала землей. Но мы не могли сойтись на том, откуда произошла материальная сущность. Я не знаю, почему так трудно тебе понять, что материя не могла быть совечной Богу, но была сотворена Им, что не сам по себе из предначального беспорядка стал возникать мир, но был призван из небытия Божьим повелением. Что в этом сложного? Предположить ли, что материя была изначально и Бог стал творить из нее, или же — что Бог был изначально и одно лишь Его желание произвело вещественную сущность, из которой были сотворены вода, небо, земля — весь видимый мир?»
Нежата задумался, вспоминая их недавний спор. Мир Юньфэна был двуединым, состоящим из двух равноправных начал, не могущих существовать друг без друга. Для Нежаты это было безумием. Разве добро не может существовать без зла? Зло — это всего лишь отсутствие добра, как темнота — отсутствие света. Но Юньфэн говорил и о другом…
«Помнишь ли, как не могли мы договориться о том, каковы силы, действующие в мире? Ты уверял, что «под небом разумеется Дух, разлитый по его пространству, которое почитается беспредельным; под землею разумеется Дух, оживотворяющий нашу планету. Сии две действующие силы в существе составляют одну»[6].
Я же пытался убедить тебя в том, что лишь Бог действует повсюду, сами же по себе ни земля, ни небо не имеют собственной силы. То есть сила проливать дожди или сила давать урожай даны им Богом при сотворении мира. Душа и жизнь же даны лишь живым существам, и человек отличается от них образом Божиим, запечатленным в нем, призванием и стремлением уподобиться Богу — получить совершенство обожения в Цзиду.
И верно ты говорил, что человек на земле должен совершенствовать ее произведения, и «посему почитается третьим деятелем, вспомоществующим природе в том, чего она сама по себе не может сделать»[7].
Все же, должно быть, в мире единый деятель — Бог, а человек призван уподобляться Ему и помогать. Но грех исказил душу человека, и все его занятия на земле приносят по большей части разрушения.
Мы толковали с тобой об этом и, надеюсь, вернемся еще к этой беседе.
И свое письмо я хочу заключить словами святого Григория Нисского:
«Бог по природе Своей есть всё то объемлемое мыслию благо, какое только есть вообще… Будучи превыше всякого разумеваемого и постигаемого блага, Он творит человеческую жизнь… только потому, что благ»[8].
Вспоминай об этом, брат Юньфэн!
Пусть это утешает и укрепляет тебя.
Береги себя.
Чжайдао».
Нежата отложил исписанный лист к другим таким же письмам. Когда-нибудь он решится показать их Юньфэну…
[1] Китайцы почему-то считают, будто легкое опьянение придает человеку очарование: глаза влажно блестят, щеки раскраснелись… Ни одна нежная история не обходится без того, чтобы напоить кого-то из героев.
[2] Игра взята из романа «Сон в красном тереме» Цао Сюэциня.
[3] 1Кор. 3:8
[4] Моисей, Авраам и Иов.
[5] Иоанн Златоуст, Письма к Олимпиаде, письмо 2
[6] Иакинф Бичурин, Троесловие, комментарии.
[7] Там же.
[8] Св. Григорий Нисский, Об устроении человека.
Глава 9. И пусть на Праздник фонарей дыхание небес нежней
После Чунъяна в дом Ао стал захаживать младший дядя Сюэлянь — молодой господин Пань. Это был статный мужчина в возрасте, когда уж он установился,[1] далекий от музыки, поэзии и учения — благо, положение семьи позволяло ему вести такой образ жизни, какой ему был по нраву, не горбясь над книгами. Он навещал племянницу, затем шел к Юньфэну и мучил его и Нежату своим присутствием и болтовней о суетном и скучном. Юньфэн умолял Сюэлянь, чтобы та как-то повлияла на своего цзюфу[2], даже сказал, что будет заниматься, готовиться к экзамену, лишь бы тот больше не приходил, не заставлял их страдать. В конце концов, удалось уговорить его приходить только в те дни, когда они приглашают гостей. Так что теперь ни один поэтический вечер за чашкой чая или чарочкой вина не обходился без молодого господина Паня. Именно от него Юньфэн и Нежата сбежали в сезон малых снегов в хижину с соломенной крышей — домик при усыпальнице предков семьи Сяхоу у подножия горы Юэлю. Они провели там больше четырнадцати дней, и только совсем испортившаяся погода прогнала их обратно в Чанша.
И тогда возобновились вечера с друзьями и неизменным господином Панем, который стихов не сочинял, однако как-то умел всех рассмешить и разрядить серьезность обстановки.
Однажды, собравшись вечером в начале сезона больших холодов, они решили сочинять стихи на рифмы[3] стихотворения Тао Юаньмина «Пью вино»[4].
— А чей текст
