Рейд в опасную зону. Том 2 - Мэт Купцов
И что такое Сашка несет? Неужели отчаялся настолько, непохоже на него.
Именно Коршун нас сдал, уж явно не для того, чтобы выручать.
Или Колесников думает, что тот просто заигрывал с моджахедами, чтобы остаться вне подозрений, а потом вернуться помочь нам?
Я так не думаю, но киваю.
Колесников исчезает обратно в сарае, оставляя меня одного на холодном воздухе.
Правда, внутри сарая не намного теплее. Там от земляного пола несёт прямо могильным холодом, что плохо действует на психику парней.
Я пролезаю в щель в заборе, предварительно раздвинув ее шире и двигаюсь вдоль кишлака, прижимаясь к стенам зданий.
Кишлак кажется огромным, как лабиринт. За каждым углом — шаги охраны, каждый звук кажется громче, чем он есть на самом деле. И вдруг, за ближайшим поворотом, я слышу два голоса. Один из них принадлежит проводнику Имрану.
— Завтра начнем с другого, — говорит он. — Беркут слишком упрямый.
— А остальные? — спрашивает кто-то с грубым акцентом.
— Остальных ломать легче. Но Коршуна мы так и не нашли. Хотя… надо ломать этого Беркута до конца.
Имран и его напарник уходят. Я выжидаю еще пару минут, затем выскальзываю из-за угла. Мне нужно тихо пробираться по кишлаку.
Искать выход.
Я крадусь вдоль стены, прижимаясь к холодному кирпичу.
Вокруг темно.
Ветер гоняет пыль по узким улочкам кишлака, как будто это сам воздух пытается укрыть меня. Здесь в Афгане ночь — лучший союзник, но и самый коварный враг. Патрульные шаги звучат глухо, как удары сердца — раз-два, раз-два.
Их силуэты мелькают то ближе, то дальше.
Но каждый раз — это угроза разоблачения.
Я считаю про себя. Двое у центрального дома, один на крыше. Вижу блеск ствола — калашников. Они везде, эти моджахеды. Срываюсь с места, пробегаю короткую дистанцию и прижимаюсь к деревянным воротам. Краска облупилась, деревяшки трухлявые. Сердце бьется быстро, но тихо.
Вдыхаю, выдыхаю.
Дом на окраине кишлака — мой единственный шанс. Тихо толкаю дверь. Скрипит. Морщусь, но все равно вхожу. Внутри темно, пахнет овчиной и чем-то кислым. Пол земляной, неровный. В углу комнаты — низкий стол, застеленный тканью, и деревянные полки с металлическими мисками и кувшинами. Я опускаюсь на колено, всматриваюсь.
Тишина. Только слабое покашливание доносится из другой комнаты.
Вдруг дверь сзади хлопает, и в комнату входит афганец. Лет сорока, худой, кожа темная, морщинистая, глаза огромные, блестящие, как у загнанного зверя. Он замирает, видит меня. Его руки дергаются, будто он готов броситься бежать, но ноги не слушаются.
— Тихо, — шепчу, поднимая руку. — Не бойся.
Он медленно кивает, рот чуть приоткрыт. Я замечаю, как его взгляд мечется — на дверь, на меня, на угол комнаты, где в тени что-то лежит.
— Меня зовут Васим, — глухо говорит он, наконец, на ломанном русском.
— Васим? — спрашиваю, стараясь, чтобы голос звучал уверенно.
Он напрягается, затем кивает.
— Ты русский? — его голос хриплый, ломаный, как его русский язык. — Чего хочешь?
— Тихо, — снова говорю. — Здесь патруль. Меня ищут.
— Плохо дело, — бормочет он. — Здесь Фарадж. Главный… моджахед. Его люди везде.
— Есть врач? Лекарь? — спрашиваю.
Васим мотает головой.
— Нет. Только трава, мазь. Ничего больше.
— Кишлак Бану. Сколько километров?
— Десять… Может, двенадцать, — он пожимает плечами, но глаза не отрывает от меня.
Вижу страх, но чувствую и что-то еще. Неуверенность? Ненависть?
Он делает шаг к полке, вытаскивает старую металлическую коробку. Внутри тряпки, крошечные баночки, какие-то травы. Суетливо протягивает мне.
— Это всё, бери. Бери и уходи.
Я принимаю коробку, но не двигаюсь.
— Еда есть? — спрашиваю.
Васим качает головой, но, вздохнув, идет к столу. Достает две свежевыпеченные лепешки, мешочек с чем-то вроде сыра. Ставит передо мной. Пальцы его дрожат.
— Еще нужна вода.
— Вот, — подает баклажку с водой.
— Спасибо, — говорю тихо. — У нас есть раненые. И нам нужен проводник до Бану.
Его лицо темнеет. Он резко отходит на шаг, прячет руки за спину.
— Нет, я не могу. У меня дочь… — он смотрит на дверь, что ведет в соседнюю комнату. — Она одна. Мужа убили моджахеды. Она беременна. Скоро… скоро родит.
В его голосе боль.
Я не сразу понимаю, что он говорит, но слова медленно доходят. Дочь. Беременная. Ситуация хуже, чем казалось.
— Васим, если вы останетесь здесь, они придут за вами. Они убьют тебя, твою дочь. Пойми это.
Он отворачивается. Стоит неподвижно, как статуя, потом вдруг резко оборачивается. Его глаза полны печали.
— Ты не понимаешь. Я не могу! Она… она не дойдет. Уходи!
Я сжимаю зубы. Моя рука лежит на коробке с мазями, но мозг работает быстрее, чем тело.
Что делать? Мне нужно возвращаться к отряду. Мне нужно знать его решение.
Васим боится, но, возможно, страх сделает его сильным союзником. Или предателем.
Тишину разрывает шорох за стеной. Васим резко оборачивается.
— Они идут! — шепчет он, и в его голосе слышится паника.
Я хватаю коробку, лепешку, мешок сыра, баклажку с водой и делаю шаг к окну.
Свет фонарей появляется в щели между досками.
— Васим, выбор за тобой, — бросаю я ему.
Мы замираем, не двигаемся. Сквозь щели в стенах просачивается свет. Вижу тени патруля, слышу глухие голоса.
Васим нервно кивает на соседнюю комнату, предлагая мне укрыться. Но я остаюсь, жду. Тени проходят мимо, голоса стихают. Они уходят.
— Ушли, — выдыхает Васим. Его плечи опускаются.
Я делаю шаг к нему.
— Васим, помоги. Я снова прошу. У нас нет времени.
Внезапно дверь соседней комнаты приоткрывается, и выходит молодая женщина. Лицо овальное, кожа смуглая, глаза огромные, черные, как ночь. Она поправляет шарф на голове, но видно её живот. Беременность на последних сроках. Она что-то говорит Васиму на своём языке. Голос у неё звонкий, но полный упрёка.
— Это моя дочь, — бормочет Васим.
Женщина не смотрит на меня, только на отца. Она спорит с ним, её руки резко жестикулируют. Слышу лишь обрывки непонятных слов.
Похоже, она не согласна с его решением.
— Что она говорит? — спрашиваю.
Васим бросает взгляд на меня, потом на неё. Видно, что он разрывается. Наконец, тихо произносит.
— Она боится. Думает, что из-за тебя нас всех убьют. Но… ты прав. Они всё равно придут. Надо что-то делать.
Женщина смотрит на меня, и
