В. Бирюк - Найм
Ну и названьице. Смысл-то понятен — обручение.
По древнерусскому обычаю — обручение носит характер подтверждения покупки. Другое название — рукобитие. Как на торгу. Делается «рядная запись», поскольку «ряд» — договор. Устанавливается пеня за отказ от брака. Всякие неустойки и залоги оговариваются. Кольцами обмениваются, благословение священника принимают.
Вообще, до Петра Великого, обручение было, пожалуй, более важным обрядом, чем венчание. Именно с обручения во многих местностях России и начиналась совместная жизнь молодых. Крестьяне придают большее значение именно гражданскому договору. Отказ от брака после обручения считается делом бесчестным, долженствующим навлечь на виновного как небесную, так и земную кару, в виде взыскания расходов, даров, платы за бесчестье, а иногда — и уголовного наказания.
В конце 1560-х Марфа, бабушка княжны Авдотьи Мезенцевой, которую безмерно любила, объясняет в завещании причину исчезновения значительной части семейного имущества выплатой неустойки обручённому с Авдотьей жениху, за которого, влюбившаяся в другого, внучка отказалась выходить замуж. «И я, Марфа, заплатила ему 500 рублев слез ее ради». Рублей — тех ещё, не «деревянных» — серебряных.
Николай сразу зашебуршился:
— Надо сходить. На людей посмотреть, себя показать. Жердяй-то там точно будет. Может, под это дело и ещё о делах переговорим. Сухая-то ложка — рот дерёт. А под бражку, глядишь, и цену собьём.
Чистенькое одели, Ивашко парадный кафтан нацепил — праздник же у людей. Прихватили хозяйку с хозяином — их тоже позвали — соседи же. Пошли в гости.
Подворье — нищее. Но — чистое. Прибирались. «Благородная бедность» из всех щелей выпирает. Столы во дворе поставлены, народу много. Столы заставлены плотно, но, к примеру, гусь на деревянном блюде — один. Перед женихом с невестой. Перед остальными — больше грибочки да репа пареная.
Подошли гурьбой к виновникам этих «запоин», Ивашко речь толкнул, подарки вручил. Жениху — шапку доброго сукна. Свою собственную, почти неношеную отдал. А вот невесте… Понятно, не будет такая мужская компания, как моя, женские вещи с собой таскать. Гребней, к примеру, у нас и вовсе нет. За ненадобностью.
У Николая такая… блямба нашлась. Размером в чайное блюдце, на шею вешается, на груди носится. По блюдцу выбиты птицы какие-то. Вроде — лебеди. Материал типа латуни. Похоже, из давних Муромских, ещё до-славянских, женских украшений. Из моего «Велесового» клада.
Николай эту блямбу как подставку под горячее использовал. И бересту свою прижимал, чтоб не сворачивалась. Тяжёлая зараза. Ну, цепочки у неё давно не было, прямо скажу — никогда. Ленточку привязали, вычистили песочком — блестит как золото. Народ так и ахнул: заезжие купцы золото кусками разбрасывают! А тут-то золота отродясь и не видал никто.
Пока Ивашко невесте блямбу вешал, я хоть рассмотрел девку. Знакомица моя по за-заборному плаканью. Вот её там и утешали. Ну, точно по стереотипу романтического романа: «едва распустившийся нежный бутон». Вся в белом, глазки опущены, чуть-что — вздрагивает. Губки и глазки — опухшие от слёз, ручки трясутся, голосок прерывается. «Обнять и плакать». Особенно — обнять. Как ей тарелку эту повесили — многое стало видно. Девушка уже с фигурой. Такие интересные выпуклости выпирают. А на их вершинках такие «торчки» торчат… А рубашечка у неё такая… обтягивающая. Спереди-то какой-то передник домотканый на пояске висит. А я сзади зашёл, когда она на лавку села. Смотреть — удовольствие. И сама ткань… несколько просвечивает. Кто это сказал, что «марлёвка» изобретение 20 века? Вот, марли ещё нет, а платье такое уже есть.
Правда, хозяйка нашего постоя, пока до места за столом дошли, просветила и всё испортила:
— Ты глянь! Нет, ты глянь! Девку в третьегодишную рубаху всунули. Да она ж аж трещит на ей! Непотребство какое! А рубаха-то заношена-застирана. Ниток-то половины нет уже. Гольём своим на народ светит! Срамота, прости господи!
А мне нравиться. И вообще, не видала ты, баба деревенская, не то что стриптиз-бара, а просто эстрадного концерта по Первому. Там если наполовину одетая — значит петь умеет — не часто бывает.
Ивашку с Николаем на верхнем конце стола посадили, а мы, типа — люди простые, подручные, на нижнем приземлились. Сижу-гляжу-разглядываю.
Всё вполне стандартно-романтически выглядит. Отец невесты — маленький взъерошенный, уже сильно поддатый мужичок. Всё порывается. И, соответственно, — нарывается. Но пока тормозят его вежливо — мало выпили. Армяк на нём какой-то… не, целый, без дыр и видной штопки. Но, видимо, «с молодых юных лет». И морда помятая. Пьющий, наверное.
С другой стороны — жених. Типичный. Дебил-дебилом. Оно-то и у нормального мужика в роли жениха выражение лица… всегда глупое. Но тут — ну просто натуральный дебил! Но злобности особой какой-то не замечается…
Не, на «Синюю бороду» не тянет. И вообще — «Синяя борода» — Жиль де Рец, маршал Франции, один из первых и ближайших сподвижников Жанны Д'Арк, лично прикрывший своим телом Орлеанскую Деву в бою, один из славной когорты героев, спасших Прекрасную Францию. А у этого — ни синей, ни какой бороды нет. Но — ростом здоров. Таким телом не одну деву прикрыть можно. И выражение на лице — имбецильное. Осталось только «нечленораздельные звуки» услышать.
Услышали. Но не от жениха, а от женской части застолья. Песни народные, прощальные, венчальные. Точнее — пропойные. Невесту ж пропивают. Вой стоит… как над покойником. Только на кладбище покойнику светлое будущее обещают, а здесь такие перспективы в стихах рисуют… Да если хоть половина спетого в реале сбудется — лучше удавиться заранее. И это ведь не под данного конкретного имбецила придумано, это ж фольклор. Который выражает наиболее распространённые, устоявшиеся, многовековые ситуации и взаимоотношения. Нормы жизни и стереотипы поведения. Привязка к местной специфике — только в мелких деталях:
«Отдавали молодУЗа дебильную мордУ».
Такое ощущение, что бракосочетание русским женщинам совершенно противопоказано. Исконно-посконно. «Мы уж так уж как-нибудь» — русское народное женское выражение. Вообще, каждый нормальный ГГ, встретив свадебный поезд, должен, если он честный-благородный человек, немедленно порубать жениха, родителей молодых с обеих сторон и всех остальных присутствующих вплоть до возчиков. За соучастие в «… с особой жестокостью и цинизмом».
Классика фолька, море литературщины. Единственное, что несколько в общую картинку классического злодейского жертвоприношения «в замуж» не вписывается — сам Жердяй. Должен быть явно выраженный злодей. Помесь кулака-мироеда и кощея бессмертного. Гибрид тощего и злобного с толстым и угрюмым. А тут довольно благообразный мужчина, сидит прямо, ведёт себя спокойно. Довольно длинная аккуратная белая борода и чистый, без мути и дури, взгляд. Это ж какой злобности злыдень, если он под приличного человека смог так закосить?
Ладно, мой номер — шестнадцатый. Мы пришли, уважение выказали, теперь пусть Ивашко изображает вип-персону, а Николай дела порешает.
Трах-бах, ё-моё, твою мать, факеншит и ржавый якорь всем в задницы… Это еловина упала. На гостей.
Тут всё просто: Сухан от меня не отходит. И еловину из рук не выпускает. Вот так мы втроём и существуем. Максимум — когда за стол садиться и когда спать ложиться — может отставить еловину к стенке. Но чтоб — в поле видимости и в радиусе досягаемости. Вот так он и сделал. А у нас за спинами девки бегают. Подносят, наливают, убирают. Какая-то дура пробежала, хвостиком махнула… Насчёт того, у кого именно какое яйцо снесла — не знаю, но пол-лавки соседей из-под стола выбираются. А ведь ещё и не пили толком. А девка-то знакомая — Елица. Кстати, без армяка и в чистой рубахе — ей лучше. Но до сестры конечно…
— Ты чего вылупился? Ты чего жердину под ноги поставил? Ты чего сюда пришёл? А ну пошёл отсюдова! Поналезли дармоеды на дармовое!
Нормально. Три вопроса — одна команда. Все — сплошной «негативизм». Может, у них тут «дебильность» — обще-поселковая? Как сельский сход?
— Это вот и есть наш господин, боярич Иван. Сын рябиновского Акима Яныча. Про Акима-то вы и раньше слыхивали, а теперь и мы в Рябиновку пришли. Вот.
Это Ивашко, оттягивая кушак, просвещает селян. По теме: загадочная личность мелкого размера на дальнем конце стола с палкой самопадающей.
— Это какой же боярыч Рябиновский? Старший или младший? Мы-то всё про одного последнее время слышим. Которому прозвание дали «Лютый зверь». Прости господи, не к ночи будь помянут.
Местный поп прорезался, голос подал. И перекрестился. «И выпил кстати». Ивашко совсем вопроса не замечает, возиться с кушаком и сопит. Николай сунулся с разъяснениями и осёкся: уже воспринял из моих советов — не на всякий вопрос следует торопиться с ответом. Сидим — молчим. Туземцы переваривают съеденное и усваивают услышанное. Собираются. Кто с мыслями, кто с духом. Ну, у кого что есть. Первым собрался Жердяй.
