В. Бирюк - Найм
Наконец, Меньшак, утомлённый скандалами и сочувственно-злорадным вниманием соседей, выдрал «боярыню», побил и отволок за волосы к законному мужу. Брак-то совершается на небесах, и препятствовать исполнению супружеских прав и обязанностей законного мужа путём укрывательства его жены — есть преступление против законов божеских и человеческих.
Кумовья, по обычаю, сели пропустить по кружечке и поговорить о погоде. Под крики пятнадцатилетней дуры-бабы, воспитываемой её венчанным дебилоидным мужем.
Главы домов расстались несколько нагрузившись и вполне взаимно-довольные. А к утру юная жена имбецила умерла. От потери крови. Нет-нет, он её не резал. Использование железа при воспитании жены вообще не рекомендовано. Это она сама упала. Об край колоды, из которой свиней во дворе поят. Шесть раз. А что у ей нутро слабое, может, порвалося там чего, в потрохах-то… Ну так, все под богом ходим, на всё воля божья…
Дальше — как положено, «по обычаю» — все плакали и голосили, попутно — обмыли-отпели-помянули, на третий день закопали.
Прошёл год — «и всё возвращается на круги своя». В одном домушке — с воды на квас перебиваются, в другом — «первым невестку в дом должен привести старший сын. Как отцами-дедами заведено бысть».
Жердяй снова притащил мешок с зерном. Меньшак позволил себе несколько по-выпендриваться, высказать некоторое неудовольствие преждевременной смертью своей старшей дочери. Жердей послушал, подумал, спорить не стал, забрал мешок и ушёл. «Ничего личного — только бизнес».
Дело было в начале марта. Меньшак продержался до Пасхи. На светлый праздник они с Жердяем поздравили друг друга с радостной новостью:
— Христос-то наш, того. Воскресе!
— Да ну? Воистину!
Поцеловались. Простили друг другу все прежние обиды, и, умиротворившись в очередной раз от «благой вести», сговорились повторить эксперимент. Единственное, что выторговал отец голодного семейства: «хлеб — сейчас, девка — после покоса». Время прошло — дело к свадебке. Сегодня — заручины. Через две недели — венчание. И не только Жердяевского первенца. Там ещё три сына жениться собрались. И избранницы их ждут — не дождутся. Поскольку животики на носики давят.
Ну и что должен делать нормальный литературный герой на моём месте в такой ситуации? Так это ж все знают!
Картинка-то типовая, прописана в мировой классике многократно: злые родители, преследуя какие-то свои сиюминутные имущественные интересы, покушаются на святое — на чистую детскую душу, трепещущую в неясной истоме в предвкушении большой и чистой любви. Спорадически перемежающую смутные мечтания беспричинными, но — частыми и обильными слезами. Обрекают юное невинное дитя на тяжкую жизнь с нелюбимым, да ещё и не вполне нормальным, но, безусловно, злобным и, главное, некрасивым мужем, на муки страшные, долгие и смерть быструю, скоропостижную.
Герою надлежит свистнуть своего верного коня, обнажить свой верный меч, кликнуть верных друзей и, водрузив свою верную задницу в верное же, но — седло, поскакать галопом. Кинуться спасать «агницу невинную» от злого и противного «идолища поганого». Тем более, оное — имбецил.
Оное — истребить. Ну, там, на куски порубить, в огне спалить, пепел по ветру пустить. Со всеми примкнувшими к «чудовищу и мучителю» — поступить аналогично. Жердяя с сыновьями — в капусту. Злого родителя «бедной горлицы, что в светёлке бьётся, слёзы горючие проливая» — туда же. Тут спасённая красавица должна в меня влюбиться, отдаться и пожениться. «И умерли они — в один день». На другой-третий — сил не хватило.
Я, в принципе, не против кого-то плохих порубать. Но — без ненужных последствий и осложнений. А за столько мужиков — вира выскочит под полтысячи гривен кунами. А не дороговато ли эта «бедная горлица» встанет? А мне хлеб закупить надо, коров да коней, да прочей скотины. Железо разное сторговать — аж пищит. Мне надо, чтобы мои люди могли нормальной жизнью жить, а не с пустого места начинать да пупки себе рвать. Как энтузиазм даёт отдачу по здоровью энтузиаста — по себе знаю. «Смолоду — пупок трещит, в старости — спина скрипит». Работать на одни лекарства и вспоминать молодость… «Я-то смолоду был у-у-какой. Я-то при большевиках — ого-го чего мог». И это то, что я своим людям предложу? Которым вся эта «горлица»… У которых — свои такие же. Только — помирают с голоду, с холоду и по моей вине…
И вообще, чего я думаю? Я тут нелюдь. И всякие местные «добрые молодцы» и «красные девицы» меня интересуют… чисто функционально.
К этому времени банька наша вытопилась и хозяйка побежала её отмывать. Что такое «баня по-чёрному»… Кто пробовал, тот знает. Между «протопить» и «попариться» есть ещё одна неотъемлемая фаза: «сажу смыть». Хлопья сажи на потолке — в два пальца. И во всех других местах. После такой бани выходишь не чистым, а чисто негритянским. После такой бани только любовью заниматься. По-габонски. Фольк сразу же подсунул частушку:
«Комбайнёра я любила,Комбайнёру я дала.Три недели подмываласьИ соляркой пи-са-ла».
А здесь, на «Святой Руси», ещё одна заморочка: больших котлов мало, дороги они. Воду греют в деревянных бочках. А их же на огонь не поставишь! Поэтому в печке-каменке разогревают булыжники, а потом их здоровенными щипцами перекидывают в бочку с водой. Кто помнит фильм «Андрей Рублёв» — там сам Рублёв этим и занимается.
Тут у нас ни Рублёва, ни Рублёвки нет. Тут даже рублей нет. Баба есть — хозяйка. Каменья перекидывать — это её дело. Мы за постой платим — пусть работает.
Тут и мои подошли. Николай в курс дела ввёл: хлеб есть. Можно взять до тысячи пудов.
По своей России помню, что потребление хлеба в пост-советское время сокращалось до 1998 года. Потом пошёл рост. Минимум составлял 57 кг на душу. Для сравнения: с 20 ноября 1941 года дневная норма хлеба в блокадном Ленинграде составляла для служащих, иждивенцев и детей — 125 г. Что в годовом исчислении составляет 46 кг. Для рабочих — вдвое больше.
Как пишут аналитики трендов хлеботорговли: если не будет новой катастрофы, то потребление хлеба существенно не измениться.
Здесь «катастрофа» — непрерывное состояние. Хлеба едят меньше — мало его. К двадцатому веку крестьянство в России кормилось со своих полей существенно больше, чем в «Святой Руси» — я уже говорил: «Русь нигде с нивы не живёт. Русь живёт с реки». И будет так жить, пока растущая плотность населения не исчерпает эти дополнительные источники пропитания.
А пока, по прикидке, получается 3 пуда хлеба съедается за год на среднестатистическую душу. Хотя по медицине должно быть вдвое больше. «Душ» в средней крестьянской семье — десять.
Тут ещё такая тонкость: пищевой хлеб — всегда меньшая доля потребляемого зерна. Основная часть его часть — на корм скоту. Фураж. Даже в здешних условиях. И снова — и скота меньше, чем в «Трёхсотлетие дома Романовых», и зерна ему дают меньше — дорого. Получается, что на среднюю крестьянскую семью на «Святой Руси» нужно на год 70–80 пудов зерна. Это чтобы «харчами не перебирали», но ещё не «впроголодь». К 18 веку, когда в плотно заселённых центральных губерниях другие, помимо хлеба, источники продовольствия перестанут быть существенными, душевая норма потребления составит 15 пудов. «В Московской губернии… от худой и выпаханной земли никогда хлеб не родится, — писал в тридцатых годах 18 века управляющий дворцовыми волостями барон Розен, — а в иных местах, хотя и родится, токмо за тесным разселением той земли надлежащим их участков довольно не достает, и оттого приходят в нищету…».
Ну и ещё деталь чисто для ценителей точности выражений. Хлеба на Руси вообще нет.
Ме-е-е-едленно повторите последнюю фразу. Нет, не было и не будет.
Всё просто: в хлеб, в хлебобулочные изделия идёт мука из «твёрдых и сильных сортов пшеницы». А они в лесной зоне, в Центральной России не произрастали и не будут. Соотношение температура/влажность неподходящее. Клейковина, знаете ли, не… «склеивается». А то, что растёт, называется фураж. Используется для изготовления комбикормов. Хоть — по советским, хоть — по демократическим нормативам. Но здесь, в «Святой Руси», и после — в Московской, в Императорской, это едят люди. И очень радуются, когда этот «фураж» — есть.
Глава 141
Теперь «что — почём». «Русская Правда», говоря о возврате долгов, оценивает всё зерно с крестьянского надела, ссыпанное в ямы, в полгривны кунами. Получается, что типовая цена пуда ржи — одна векшица. «Векшица» — от «векша» — беличья шкурка. Как «куна» — от куницы. Векшица — самая маленькая серебряная монетка на Руси — треть грамма. На гривну кунами — полтораста векшиц. Только это не монетка — это обрезок от дирхема. Своего серебра на Руси не добывают. Пока. Аж до второй половины 18 века, до Демидовых.
