Ювелиръ. 1809 - Виктор Гросов
Из тени в углу, где притаился ломберный столик, отделилась фигура. Невзрачный человек в вицмундире чиновника Казначейства, до этого сливавшийся с мебелью, вошел в круг света.
— Позвольте, ваши сиятельства? — Голос его был вкрадчивым, шелестящим, как пересчитываемые купюры.
Аракчеев едва заметно кивнул.
— Сперанский жаждет использовать успех своего протеже, чтобы навести мосты с Церковью, — начал чиновник, поправляя очки. — Митрополит ждет знаков внимания. И Михаил Михайлович, в своей гордыне, решил, что лучшим подношением станет пасхальный дар, исполненный руками его «гения».
— Ближе к делу, — поторопил Ростопчин.
— Заказ уже утвержден. Дар для Его Величества, которую тот вручит владыке на Пасху. Материал должен быть предоставлен из Особой кладовой. — Чиновник подошел ближе, и в свете камина блеснули стекла его очков. — Я лично отобрал камень. Сапфир.
— И в чем подвох? — Аракчеев подался вперед.
— Камень фальшивый, ваше сиятельство. Точнее, это дуплет. Искусная венецианская склейка середины прошлого века. Сверху — тонкая пластина настоящего сапфира, снизу — подкрашенный кварц. За пятьдесят лет в хранилище склейка пересохла и превратилась в труху. Камень держится на честном слове.
Чиновник позволил себе тонкую, змеиную ухмылку.
— Стоит мастеру начать нагрев для посадки в новое «гнездо» или, не дай Бог, коснуться его инструментом для переогранки — камень рассыплется. Лопнет с треском, как перезрелый каштан, господа.
В кабинете стало тихо.
— Вы предлагаете подсунуть ему брак? — уточнил Аракчеев.
— Я предлагаю проверить его хваленое мастерство, — развел руками чиновник. — Вариантов всего два. Если он опытен и заметит подлог — он откажется от работы. Мы тут же раздуем пожар: «Зазнавшийся выскочка отверг заказ Церкви!», «Гордыня мастера оскорбляет святыню!». Сперанскому придется оправдываться перед Синодом, а это, поверьте, хуже, чем перед Государем.
— А если не заметит? — жадно спросил Ростопчин. — Если возьмется?
— Тогда камень погибнет. И мы обвиним его в порче коронных ценностей. В воровстве. Скажем, что он пытался подменить уникальный сапфир на дешевку и расколол его по неумению. Камень никто не осматривал с екатерининских времен, в описи он числится как «сапфир природный, чистой воды». Это подсудное дело, ваши сиятельства. Каторга. Сибирь. И несмываемый позор для того, кто поручился за этого коновала.
Аракчеев медленно, с наслаждением откинулся на спинку кресла. Схема была изящна. Удар наносился гусиным пером в тиши кабинетов.
— Сперанский может знать про дефект?
— Исключено, — заверил чиновник. — Допуск к старым реестрам есть только у меня. А я… я буду нем как могила. До поры.
— Добро. — Аракчеев поднялся, и тень его на стене выросла до потолка, нависая над комнатой. — Действуйте. Оформите передачу камня по всей форме, с гербовыми печатями и подписями. Лично проследите, чтобы комар носа не подточил. И когда он этот «подарок» примет… пришлите ко мне курьера. Я хочу видеть лицо Государя, когда «спаситель Отечества» преподнесет ему вместо византийской реликвии горсть стеклянных осколков.
Ростопчин довольно потер пухлые руки.
— Блестяще. Сперанский сам загнал своего фаворита в ловушку. Нам осталось только захлопнуть крышку гроба.
Аракчеев подошел к окну и чуть отодвинул портьеру. За стеклом бесновалась метель, заметая следы на брусчатке, но граф знал, что следы на гербовой бумаге не исчезают.
— Он хотел славы мастера? — пробормотал военный министр, глядя в круговерть снега. — Что ж, мы устроим ему такое, после которого он будет молить Бога вернуть его в грязную каморку подмастерья. Но будет поздно.
Механизм уничтожения был запущен. Пока Григорий праздновал победу, полагая себя неуязвимым под крылом реформатора, имперская бюрократическая машина, которую он пытался обойти, уже перемалывала шестеренками его судьбу. И удар должен был прийти оттуда, откуда не ждали.
* * *
Спустя несколько дней утренние лучи ворвались в окна посольства ослепительным, ледяным блеском. Мороз, ударивший ночью, превратил стекла в непрозрачные хрустальные щиты, наглухо отгородив французский островок от застывшей белой Невы. В малой столовой царил аромат, способный воскресить мертвого парижанина: бодрящий дух свежемолотого кофе, ванили и горячей сдобы — повар-гасконец знал, что ностальгия лучше всего продается с запахом масла.
Герцог де Коленкур, набросив на плечи шлафрок из китайского шелка, священнодействовал над круассаном, намазывая масло с той же педантичностью, с какой обычно правил дипломатические депеши.
Жан-Пьер Дюваль, сидевший напротив, напоминал сломанную куклу, забытую в углу детской. Нынешняя зима выпила из него все соки: сюртук висел на острых плечах мешком, манжеты посерели, а всегда ухоженные руки с тонкими, чувствительными пальцами теперь нервно комкали салфетку. Во взгляде, которым он сверлил остывающий кофе, читалось отчаяние человека, осознавшего свой крах.
— Сделайте милость, мэтр, — голос Коленкура обволакивал, как теплый сироп. — Попробуйте бриошь. Война войной, а завтрак — это единственное, что отличает нас от варваров за окном.
Дюваль вздрогнул.
— Благодарю, ваша светлость. — Слова давались ему с трудом, царапая горло. — Кусок не лезет.
— Понимаю. — Герцог аккуратно отложил серебряный нож. — Трудно наслаждаться вкусом, когда вас заставляют глотать пыль, поднятую копытами удачливого конкурента. Особенно если этот конкурент — русский мужлан, не отличающий рококо от барокко.
Ювелир медленно поднял голову. В его потухших глазах на мгновение полыхнул уголек — уязвленная гордыня, на которую и делал ставку посол.
— Это поветрие, — хрипло выдавил Дюваль. — Русские падки на новизну, как дикари на бусы. Им наскучит этот «механик». Они вернутся к изяществу. К парижской школе. К истинному искусству.
— Не обманывайте себя, Жан-Пьер. — Тон Коленкура стал жестким, отсекая иллюзии. — Не вернутся. Этот Саламандра — не мода. Он — таран. Недавно он продемонстрировал царю машину, превращающую бумагу в золото. Он получил патент, деньги, статус. Он теперь почти государственный человек, почти опора трона. А вы… при всем моем уважении, становитесь вчерашним днем, тенью, скользящей по паркету Зимнего дворца.
Дюваль скомкал салфетку в плотный шар.
— Зачем вы позвали меня, герцог? Чтобы добить? Или насладиться видом поверженного соотечественника?
— Чтобы вручить вам шпагу, мэтр. — Коленкур подался вперед, понизив голос до заговорщицкого шепота. — Видите ли, этот русский выскочка — заноза не только в вашей пятке. Он мешает Франции. Его талант делает эту снежную империю слишком… дерзкой. Император Наполеон лично следит за успехами господина «Саламандры» и находит их тревожными.
При упоминании имени Императора Дюваль выпрямился. Коммерческая неудача мгновенно приобрела масштаб политической миссии.
— Я не солдат, ваша светлость, — прошептал он. — Я не умею стрелять или фехтовать как должно воину.
— Оставьте порох гвардии, — улыбнулся посол самой обаятельной из своих улыбок. — От вас требуется ваш глаз. Ваш безупречный вкус и слух. Вы — мэтр цеха. Вас примут в мастерских «Саламандры» как коллегу, стоит лишь прийти с поклоном. Изобразите смирение. Попросите помощи с заказом, который якобы вам
