Ювелиръ. 1809 - Виктор Гросов
Следовательно, задача сводилась к абсурду: сохранить видимость целостности того, что уже умерло.
Ручка зависла над бумагой. В голове, подобно перегруженному процессору, гудели варианты решений, пытаясь примирить непримиримое: хрупкость векового стекла и жесткость металла.
Вариант первый: Изоляция.
Самое примитивное решение, надежное, как деревянная табуретка. Как удержать то, что разваливается от чиха? Посадить в клетку. Грифель зашуршал по бумаге, набрасывая эскиз. «Золотая Паутина». Ажурная сфера, сплетенная из тончайших нитей, этакая драгоценная авоська. Камень лежит внутри свободно, не касаясь стенок, как птица в вольере. Золото не давит, не жмет, создавая защитный периметр.
Эстетично? Безусловно. Надежно? Вполне.
Но тут же включился внутренний критик-технолог, безжалостно руша идиллию. Как это собрать? Плетение клетки требует пайки. Температура плавления золота — под тысячу градусов. Горелка рядом с трещиной, заполненной деградировавшим клеем, — это термический удар и мгновенная смерть. Камень взорвется, разлетевшись шрапнелью.
Холодная сборка? Две полусферы на микроштифтах? Допустим. Но остается люфт. Камень будет болтаться внутри, как высохший орех в скорлупе. При каждом шаге императора, при каждом земном поклоне панагия будет издавать предательское «тук-тук-тук». Погремушка для помазанника Божьего. Позор на всю Европу.
Лист полетел на пол. «Паутина» — красиво на картинке, позорно в эксплуатации.
Вариант второй: Активная компрессия.
Если геометрия бессильна, в дело вступает физика упругости. Принцип капкана. На чистом листе возник чертеж в разрезе: благородная золотая оболочка, скрывающая внутри грубый, но эффективный скелет — кольцо из закаленной пружинной стали.
«Стальной Капкан».
Идея дьявольски изящная: сталь работает как вечная мышца, постоянно, с дозированным усилием сжимая половинки дуплета и компенсируя любые вибрации. Это «умная» оправа, живой организм, реагирующий на изменения среды.
Но как подружить лед и пламя? Золото плавится, когда сталь только начинает краснеть. Паять их — значит отпустить закалку пружины, превратив ее в бесполезную проволоку. Механическое соединение? Оправа станет толстой, грубой, похожей на гайку от паровоза.
И главный риск — коэффициент теплового расширения. На лютом русском морозе сталь сожмется быстрее и сильнее золота. Один морозный день — и хрупкое стекло не выдержит объятий металла. Хруст, пыль, катастрофа.
Слишком много «если». Хождение по минному полю с завязанными глазами.
Вариант третий: Пневматика.
Отчаяние подсказало решение из двадцать первого века. Вакуум. Там, в будущем, на присосках поднимают тонны стекла. Я набросал эскиз чаши, идеально, до микрона повторяющей форму «брюшка» камня. Прижать, откачать воздух через ниппель — и атмосферный столб придавит сапфир к металлу с силой бетонной плиты.
«Вакуумный Замок». Чистая физика, никакой механики.
Но чем герметизировать стык в 1809 году? Силикона нет. Резина — экзотика. Кожа рассохнется, воск потечет от тепла тела. Малейшая микропора, царапина на металле — и вакуум исчезнет. Камень отвалится и рухнет на пол Успенского собора прямо во время пасхальной литургии. Грохот, осколки, анафема.
Научная фантастика. Красивая, но нереализуемая.
Я тупо смотрел на свои каракули. Тупик. Везде тупик.
Взгляд снова зацепился за линию разлома. А что, если сменить стратегию? Не спасать пациента, а провести радикальную ампутацию?
Вариант четвертый: Хирургия.
Идея варварская, гениальная и самоубийственная одновременно. «Пасхальное Яйцо».
Взять молоток. Нанести точный удар в торец, по клеевому шву. Окончательно разделить дуплет, отправив мутную стеклянную подложку в утиль, и оставить верхнюю пластину — чистейший, прозрачный сапфир. Превратить камень в драгоценную линзу, окно в скрытый мир внутри золотого яйца.
Это был бы абсолютный шедевр. Карл Фаберже удавился бы от зависти, увидев такое за семьдесят лет до своего триумфа. Новое слово в ювелирном искусстве.
Но был один нюанс. Юридический.
Вес камня. Если я выброшу стекло, останется в два раза меньше. Казначей, принимая работу, задаст резонный вопрос: «Где остальное казенное имущество, мастер?». Мой ответ про стекло прозвучит жалко. Вердикт будет однозначен: «Врешь. Спилил драгоценный массив, продал, а нам подсунул обрезки. Вор».
Доказать обратное я не смогу — улику, стеклянную основу, я уничтожу своими руками. Экспертизу постфактум не проведешь. Это хищение. Каторга.
Я отбросил авторучку. Руки мелко дрожали от перенапряжения.
На столе лежали четыре пути.
«Паутина» — надежная, но позорная погремушка.
«Капкан» — бомба замедленного действия с часовым механизмом от мороза.
«Вакуум» — красивая утопия.
«Яйцо» — шедевр, ведущий прямо на эшафот.
Четыре варианта. И ни одного, который гарантировал бы выживание.
Глава 9
Январь 1809 г., Петербург.
За рамами особняка на Дворцовой бесновалась зима, швыряя в стекла горсти ледяной крупы, однако здесь, среди тяжелых портьер и красного дерева, царила неестественная тишина. Воздух кабинета, пропитанный воском, табаком и едва уловимой лавандой, казался застывшим. Арман де Коленкур, посол Его Императорского Величества, методично вскрывал номера «Монитора». Нож из слоновой кости, скользя по бумаге с сухим змеиным шелестом, отделял страницы с той же точностью, с какой гильотина отделяет головы.
Бронзовый хронометр на каминной полке отсчитал два удара. Операция на Мойке, согласно плану, завершилась.
Дверь распахнулась, впуская в стерильный уют кабинета запах катастрофы — едкую смесь гари, пороха и паленой шерсти, мгновенно перечеркнувшую аромат лаванды. Шарль де Флао походил на выходца с того света. Споткнувшись о порог, он вошел внутрь, оставляя на паркете грязные следы. Левый рукав сюртука висел лохмотьями, обнажая окровавленную сорочку, на скуле, наливаясь чернотой, пульсировал огромный кровоподтек.
Этикет, субординация — все это осталось где-то на заснеженной набережной. Адъютант прошел к креслу и ввалился в него, невидящим взглядом уставившись в стену.
Коленкур аккуратно положил нож на столешницу.
— Выглядите так, словно проиграли в кости самому дьяволу, Шарль. — Голос посла звучал пугающе спокойно. — Полагаю, за этот маскарад заплачено уничтожением груза?
Флао потянулся к графину. Хрусталь жалобно звякнул о край стакана, вода плеснула на персидский ковер. Граф, не обращая внимания, осушил емкость одним глотком.
— Машина цела, ваша светлость. Не получилось.
Пальцы Коленкура, инстинктивно схватили нож. Дерево, казалось, вот-вот треснет.
— Цела, — эхом отозвался он. — Два десятка головорезов, отобранных из лучших местных стрелков. Английские штуцеры. Элемент внезапности. И вы утверждаете, что не смогли остановить один-единственный фургон с кучкой мастеровых?
— Фургон… — Флао издал звук, похожий на лающий кашель. — Обшитый досками и парусиной и броней. Мы захлопнули капкан, перекрыли набережную, но
