Чжунгоцзе, плетение узлов - Татьяна Никитина
— Брат Александр! Что ты тут делаешь с тяпкой? Заказчик приехал, а Евангелие не готово! Отец настоятель в гневе! Прочему ты на огороде? Бегом со всех ног в мастерскую!
— Не знаю, могу ли нарушить наказ моего старца…
— Отец настоятель всех монастырских старцев важнее, беги!
Конечно, его отчитали, а после и старцу досталось. И от старца Нежате вернулось, мол, почему не сказал, что важный заказ выполняет?
***
Тогда у Нежаты и зародилось желание уйти из этой обители, суматошной и бестолковой. Сначала он закончил Евангелие, потом пришел новый заказ, а на зиму глядя не стоило уходить. Рождественским постом его постригли в рясофор.
Однако все же благословение отца Авраамия (а следом и старца Феодула) оказалось настоящим благословением, и следовало его исполнить. Словом, Нежата сбежал. Это было весной 6739 года[7] от сотворения мира.
В Смоленске он познакомился с юношей по имени Гавриил — помощником купца, плывущего с товаром в Киев. Нежату взяли на ладью, и он благополучно добрался до Киева, поклонился Печерским святым, хотел остаться там пожить, но Гавриил отыскал его и буквально заставил плыть с ними дальше.
При невыясненных обстоятельствах, однажды причалив к берегу, ладья, на которой плыл Нежата, опустела. Он проснулся утром, а вокруг никого нет. Сошел на берег, искал хоть кого-то, но не нашел, а когда вернулся, ладьи тоже не было. Он растерянно побродил по воде, оглядываясь и не узнавая пейзаж вокруг. «Наверное, это новые причуды моего странствия», — только и оставалось ему подумать. Он развернулся, чтобы подняться на берег и осмотреться, и…
[1] Цзя И, «Ода памяи Цюй Юаня».
[2] Цзя И, Ода памяти Цюй Юаня».
[3] Шичень — примерно равен двум часам.
[4]一[ yī ] — И — значит один, первый — детское имя Юньфэна. «Сяо» просто значит «маленький». Эту приставку к имени могли использовать только очень близкие старшие по возрасту люди, видевшие, как человек рос. Называя своего взрослого сына этим именем, матушка подчеркивает, что для нее он все еще такой же неразумный малыш, да и ведет себя так же.
[5] Банан в китайской поэзии считался символом одиночества.
[6] 1230 год по Р.Х.
[7] 1231 год.
Глава 7. Встретить друга, прибывшего издалека, разве это не радостно?
В начале прошлого года — третьего года эры правления Шаодин — сюцаю Ао следовало сдавать экзамен, но он отказался отправиться в столицу, и все вокруг были поражены и недовольны его поведением.
Ао Юньфэн по-прежнему или даже еще больше, чем раньше, любил гулять в окрестностях городка и, любуясь течением реки Сянцзян и видами горы Юэлу, читать вслух любимые стихи Ли Бо:
Из синевы небес ты смотришь вдаль,
В душе разлука горечью сидит.
Травинкам не понять твою печаль,
Цветам одна забота — расцвести.
Меж вами туч и гор слои, слои,
Пространство зову не преодолеть.
Уходят весны, осени пришли…
Так долго ли еще душе болеть?![1]
Однажды, отправившись на прогулку, он задержался. Уже вечерело. Вдруг в зарослях у реки померещилось движение. Юньфэну стало любопытно, что там, и, спустившись к берегу, он увидел человека, смортящего на воду, в чьем облике неуловимо читались растерянность и неуверенность. Ао Юньфэн почему-то подумал, что стоит помочь незнакомцу рассеять сомнения и окликнул его. Тот обернулся… и оказался тем юным странником, который привиделся ему на пути из Линьаня.
Они долго с удивленьем смотрели один на другого и медленно осознавали, что узнали друг друга. Что та встреча не была видением или фантазией.
— Ни ши шэй? — спросил Ао Юньфэн. — Ни цзяо шэнма минцзы?[2]
Нежата чуть пожал плечами. Он не понимал ни слова. Собственно, Ао Юньфэн на это и не надеялся. Чудом уже было то, что они встретились на самом деле, а не во сне, не в болезненном бреду. Он указал на себя, медленно повторяя:
— Уо ши Ао Юньфэн. Ни ши шэй? Уо цзяо Ао Юньфэн. Ни цзяо шэнма?[3]
— А, — Нежата, кажется, понял и отозвался: — Я Нежата, меня зовут Нежата.
— Не Чжада? Дуо цикуайдэ минцзы… Не Чжа-да? Чжэ цзэнмэ се да? Уо минбай, ни бу чжидао[4], — он вздохнул. Так странно: встретить родственную душу и не иметь возможности поговорить с этим человеком. Воистину Небеса жестоки! — Цзуо ба. Уо сон ни хуэй цзя[5].
Нежате ничего не оставалось делать, как пойти за ним. Тем более, этот юноша ему казался достойным доверия. Он был рад встретить его снова. Ао Юньфэн же с трудом мог поверить, что опять видит этого чужеземца, он держал его за руку, опасаясь, будто видение рассеется, и заглядывал в прозрачные глаза цвета осенней воды.
Ао Юньфэн так сиял восторгом, когда вернулся, что матушка и жена ничего не посмели сказать ему: мол, кого притащил? Голодранца какого-то диковинного… У матушки эти слова застряли в горле, когда она увидела счастливое лицо сына. Пускай его, лишь бы занятия не забывал. Ишь, привел чудо какое…
Нежате согрели воды, он помылся. Ему подошла старая одежда Ао Юньфэна, только немного пришлось подшить рукава и подолы.
Ао Юньфэн решил поселить Нежату в своем кабинете. Собственно, это было единственное свободное помещение. Туда принесли ужин. Двое молодых людей остались одни за столиком, уставленным разными закусками. Нежата не сразу приловчился есть палочками, потому Ао Юньфэн, желая поухаживать за ним, взял кусочек жареной свинины и хотел положить в его тарелку. Но Нежата замотал головой и прикрыл свою плошку с рисом ладонью. Он помнил, что, когда он был в Киеве, шел Петров пост. Он не знал, как теперь определять дни недели и месяцы, и решил все время поститься, тем более, в монастыре он к этому привык.
— Ни бу чи жоу?[6]
