Лукоморье - Равиль Нагимович Бикбаев
— В некотором роде, — ушел от ответа помрачневший Александр Сергеевич, который в качестве издателя был совсем не гений, журнал «Современник» приносил одни убытки.
— Так как насчет преданий Ганнибалов об отце Пушкина? — вернулась к теме встречи Александра Николаевна.
— Было непонимание, было, — не стал отрицать Пушкин, — но и преувеличивать это непонимание не стоит. Сергей Львович воспитанием дочери и сыновей почти не занимался и доверительных отношений у детей с отцом сложиться не могло. Когда Пушкин восемнадцати лет окончил лицей он был принят на службу в коллегию иностранных дел и получал жалование, хоть и скромное, но достаточное для достойной жизни молодого человека. А вот для светской жизни молодого повесы[62] холостяка этого было мало. Но Сергей Львович пирушки сына, его карточные долги и отношения с дамами определенных занятий оплачивать не собирался. Сын считает себя взрослым, самостоятельным человеком, который не нуждается в отцовских советах? Да ради Бога! Научись ценить деньги, умей ими управлять, стремись заработать, делай карьеру, в конце концов женись на девушке с приданым и связями. А Сергей Львович не так уж и богат, ему надо достойно семью содержать, Оленьке приданое тоже нужно, она то в коллегиях не служит, карьеры не сделает, кроме родителей ей никто не поможет. Конечно молодого Пушкина, это бесило. Он то видел, как живет и сколько получает от родителей столичная «золотая» молодежь в круг которой его легко, как своего, приняли.
— Вы защищаете отца Пушкина? — поразилась Александра Николаевна,
— Отец Пушкина и сам Пушкин, — усмехнулся Александр Сергеевич, — и я его не защищаю. Я пытаюсь его понять и кажется понимаю. По-своему он пытался воспитать Александра, приучить того надеется только на себя и отвечать за свои поступки.
— А доносы на сына, — нервно бросила Александра Николаевна, — это вы тоже понимаете?
— Представьте себе, теперь понимаю, — с горечью ответил Пушкин, — Сергей Львович вышел в отставку с военной службы[63] 16 сентября 1797 года. Вы же историк, кто тогда был императором?
— Павел Первый[64], - тихо сказала Александра Николаевна, и заметила, что пицца остыла, чаю не хочется, а ее захватывает дух времени, как будто она говорит с участником тех событий, с человеком, помнившим трех императоров русской истории.
— Для привыкшего к разгульной вольности дворянства эпохи Екатерины Второй, Павел Первый был ужасен своей требовательностью, непредсказуемостью и жестокостью. Быть по прихоти царя-тирана, брошенным в крепость, разжалованным, высланным в Сибирь, подвергнуться телесному наказанию, это с мучительной силой давило на нервную систему и казалось, что этот ужас проникает в мозг и парализует тело. Добавьте бессмысленные строевые упражнения гвардии на плацу под пристальным и недобрым взглядом императора. Только представьте и вы поймете, что этот ужас из сознания Сергей Львович уже никогда не выйдет. У нас в семье есть предание, что Пушкину его сослуживец по Лейб-гвардии Измайловскому полку Яков Федорович Скарятин[65] предлагал присоединится к группе гвардейских офицеров которые положат конец тирании Павла Первого и унижению дворянства. Сергей Львович отклонил это предложение. А Яков Федорович Скарятин впоследствии стал одним из убийц императора Павла Первого.
Пушкин невольно сделал паузу вспомнив как встретился с цареубийцей Скарятиным на балу у графа Шувалова, пары танцевали, музыка ласкала слух, гвардии полковник веселый, здоровый Яков Федорович Скарятин широко улыбался, оглядывая танцующих. А на балу у австрийского посланника графа Фикельнома, Скарятин на вопрос Жуковского об убийстве Павла Первого хладнокровно ответил: «Я дал свой шарф и его задушили». На этом балу присутствовал и сын убитого императора Павла Первого, Самодержец Всероссийский Николай Первый и ничего не произошло, цареубийца спокойно рассказывал об умерщвлении, а сын убитого императора изволил танцевать и пребывать в одном с ним помещении. После небольшой заминки Пушкин продолжил говорить:
— Сам Сергей Львович на эту тему цареубийства никогда не говорил и откуда взялся этот слух не известно. А в Михайловском, отец душой чувствуя ужас былых дней (в свете открыто говорили о тайных обществах), хотел оградить сына от дальнейших опрометчивых поступков, от опасного общения с вольнодумцами друзьями и выбрал для этого негодные средства. По предложению Пещурова[66] он согласился просматривать переписку Пушкина с друзьями. Но никаких доносов он не писал. И вся эта история никаких негативных последствий для Александра Сергеевича не имела. Более того Пещуров, фактически снял с Пушкина запрет о невыезде его за пределы имения и разрешил ему бывать во всех городах Псковской губернии. Но отец и сын были неуступчивы, вспыльчивы, упрямы, злопамятны. Начались скандалы, оба в ярости ссор наговорили ужасных слов, дело чуть до рукоприкладства не дошло. И Сергей Львович с семьей уехал. Александр Сергеевич остался в Михайловском один. И еще долго их отравлял яд взаимных обид. Кстати у нас соседи, этажом выше, отец и его взрослый сын, каждый вечер лаются матом и никто из этого трагедии не делает, — засмеялся Пушкин, — даже участковый на вызовы не приходит. И позвольте окончить разговор о скаредности и жадности Сергея Львовича. Он подарил сыну поместье Кистенево. Именно заложив его за сорок тысяч рублей Александр Сергеевич изыскал средства на приобретение приданного для Натальи Николаевны Гончаровой, на свадьбу с ней и на жизнь молодых после этого события. Далее отец и сын признали за каждым право жить своей жизнью и более не докучали друг другу ненужными спорами. Более того Александр Сергеевич помогал папе и маме деньгами, хотя его собственное финансовое положение было весьма затруднительным.
— В общем ничего нового я не услышала, — задумчиво сказала Александра Николаевна, — но вот ваша трактовка этих событий необычна.
— А что вы хотели услышать? Об отношениях с женщинами, картежных играх, дуэлях? Может о декабристах?
— Нет, это все более-менее известно, игры, женщины, дуэли и даже участие в заговоре, для той эпохи — это обычное времяпровождение для молодого дворянина. А степень участия зависела от конкретных обстоятельств,
— А представляете молодого пьяного Пушкина задирой и участником драки в Красном Кабачке, где его он и его компания дралась с немцами, а те давали сдачи,[67]
Александра Николаевна чуточку поморщилась от этих слов. Она была преподавателем в университете и выходкам студентов не удивлялась, а как историка, ее поведением молодежи в любое время, вообще невозможно было поразить.
— Вы еще рассказ Вяземского озвучьте, — рассмеялась она и проявляя отменную эрудицию процитировала:
«Робкий, по крайней мере на словах, молодой человек, не смея выразить устно, пытался под столом выразить ногами любовь свою соседке, уже испытанной в деле любви.
— Если вы любите меня — сказала она, — то говорите просто,
