Казачий адмирал (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич

Оксана еще не догадывается или, что вероятнее, не хочет верить, что я атеист, списывает мое пренебрежение религией, особенно несоблюдение постов, на западное, «языческое», воспитание. Там ведь неправильному богу поклоняются. И так думают об иноверцах представители каждой религии. Я пытался ей объяснить, что праведность не зависит от того, что ты ешь, иначе самыми святыми были бы коровы, козлы и бараны. Впрочем, так оно и есть, и не только в Индии.

Весной я заплатил за то, что вспахали и засеяли мое поле. На огороде отвела душу Оксана с помощью прислуги. Мне кажется, она посадила там всё, что только может вырасти в данном климате. Плодами ее труда воспользоваться не успели. Вначале лета прилетела саранча. Она двигалась тучами, пожирая на своем пути всю растительность. Видимо, тоже решила стать праведной. Саранча была везде: на полях, во дворе, в погребе, в сараях и даже в доме. Куда не ступишь, под ногами раздается хруст и чавканье. Лошади и коровы поглощали саранчу вместе с травой, заболевали и дохли. Раздолье было только свиньям и курам. Свиней больше не пасли, потому что не боялись, что потравят поля и огороды. Травить было уже нечего. Свиньи разгуливали, где хотели, и поглощали саранчу килограммами, если не пудами. Когда эту напасть унесло ветром на северо-запад, степь вокруг Кандыбовки на многие километры была словно выжжена. Из большого стада в живых осталась лишь пара коров, и те ходили, покачиваясь, как пьяные, а молоко у них было горькое. Коров доили, но молоко выливали обожравшимся свиньям. Основной пищей стала рыба. Кур и свиней берегли на зиму. Сдохли все лошади и волы. Пахать и возить было не на чем. Намечался жуткий голод с продолжением в следующем году.

Как ни странно, казаки отнеслись к происшедшему не слишком трагично. Оказывается, у них такое случается не впервой, и есть решение вопроса — обери ближнего своего. Или дальнего. Когда пришло время сбора зерновых, из Сечи приплыл гонец с приглашением принять участие в походе на ляхов и москалей: в поход отправлялись четыре отряда — два на Правобережье и два на Левобережье. Грабить собирались всех подряд, не зависимо от национальности и вероисповедания.

Я примкнул к отряду, который шел на ляхов. Нас было около полутора тысяч. Почти все пешие. Походным атаманом выбрали Якова Бородавку — длинного, худого и худородного казака лет сорока трех, на узком лице которого были пышные пшеничные усы, частично закрывавшие темно-коричневую бородавку на правой щеке. Он года три был кошевым атаманом до Сагайдачного, любил грабить богатеев любой национальности, что не понравилось казацкой старшине и польскому королю и в конечном итоге привело к смещению Бородавки. Путешествовать пешком я уже разучился, поэтому приобрел у купцов из незатронутых саранчой районов за тройную цену невзрачного татарского верхового коня гнедой масти и соловую вьючную кобылу преклонных лошадиных лет, на которой ехал Иона и вез наше запасное оружие и припасы. Обоз состоял всего из шестнадцати одноконных телег, по одной на сотню и одна атаманская. Моей сотней командовал пожилой казак Безухий. Оба уха ему отрезали слуги польского шляхтича еще в молодости из-за девки. Безухий в ответ отрезал шляхтичу всю голову и подался в казаки. Настоящее имя сотника я так и не узнал, потому что всем хватало прозвища. Безухий был низкого роста и толст, но подвижен. Шел пешком и не отставал. Двигались по Черному шляху, довольно накатанному. Назвали его так потому, что по этому шляху прогнали в рабство сотни тысяч, если не миллионы людей. Шел он от переправы у Ислам-Кермена на северо-запад. Саранча сюда не добралась, поэтому по обе стороны дороги росла высокая трава. К концу лета она будет выше человеческого роста, всадника не увидишь, и такая густая, что возы и телеги будет застревать в ней. В полдень останавливались на отдых, перекусывали легко, обычно брынзой с сухарями, и спали пару часов. За день проходили километров тридцать пять-сорок. Вечером повара готовили в больших котлах на каждую сотню кулеш — пшенную кашу-размазню, в которую добавляли мелко порезанное сало, копченый окорок или свежее мясо, добытое охотой. Первые два дня был еще и хлеб, а потом ели сухари, довольно твердые и с неприятным запахом и привкусом, как догадываюсь, позапрошлогодние. Хотя спиртное в походах запрещено, первые дни казаки допивали прихваченное в дорогу, но не буянили, только песни пели. На ночь телеги ставили кривым кругом, и часть отряда — отцы-командиры и старые казаки — спала внутри него. Молодежь, чередуясь, охраняла их сон.

Я хоть и был молодой, но в караулах не стоял, отрабатывал днем, охотясь. Отъезжал на коне от шляха и бил из лука или винтовки парно- и непарнокопытных. Если подстреливал тарпана или две-три косули, часть мяса раздавали другим сотням. По ночам иногда сидел с караульными, слушал их байки, которые ничем не отличались от тех, что рассказывали воины других народов и эпох. Все они сводились к тому, что люди делятся на везучих (бог бережет) и не очень. От последних надо держаться подальше, потому что болезнь эта заразная. Я тоже заметил, что те, кто не погиб в первых трех боях, воюют долго, а если умирают, то по чьей-то глупости. Видимо, в первых боях происходит естественный отбор воинов. Мне один «афганец» рассказывал, что дважды оставался жив только потому, что падал на доли секунды раньше сослуживцев. Видеть в этом божье заступничество — как минимум, льстить себе. Особенно, если ты убийца, грабитель и насильник. Получается, что, молясь, обращаешься за помощью к конкуренту своего покровителя. Как процитировал бы в таком случае лорд Стонор, «отец ваш дьявол, и вы исполняете похоти его».

Но чаще я просто лежал на попоне, вдыхая запах конского пота и знакомый с детства, горьковатый аромат степи, смотрел на яркие звезды Млечного пути и думал. Много о чем думал. В том числе и о том, что уже не хочу вернуться в двадцать первый век. Скучно мне там будет, особенно в отпуске. Разве что в сомалийские пираты подамся. «Не корысти ради, а токмо волею пославшей мя» привычки к экстриму, похоти которого пристрастился исполнять.

Глава 17

Первой на нашем пути оказалась деревня Васильевка. Ее захватили врасплох, подойдя ночью и напав ранним утром. Принадлежала Васильевка шляхтичу Корецкому. В центре деревни находилось его подворье — за высоким дубовым тыном рубленый, двухэтажный жилой дом и несколько одноэтажных хозяйственных построек. На углах тына по платформе под навесом. Имея два-три десятка воинов, в подворье можно было отразить атаку небольшого отряда казаков или татар. На счастье наше и, возможно, Корецкого, он с семьей находился в Виннице. В подворье обитали только слуги. Погибать за чужое добро они не захотели, открыли ворота по первому же требованию. Шляхтич оказался зажиточным. Амбар был забит зерном нового урожая, в хлеву стояли двенадцать коров, в конюшне — четыре рабочие лошади, в кошаре — отара овец голов на сто, а в птичнике гомонило бесчисленное, как мне показалось, количество кур, уток и гусей. В доме стояли сундуки, набитые одеждой, тканями и обувью, пусть и не дорогой. Наверное, все самое ценное пан увез с собой. Зато его крестьяне жили бедненько. Это не помешало казакам ограбить и их. Обоз наш сразу увеличился в два с лишним раза, в основном за счет арб, запряженных серыми длиннорогими волами.

Следующие три деревни — Пархомовка, Хренёвка и Шабельная — уже знали о нас, поэтому жители с самым ценным убежали в лес или городок Кальник. Эти деревни арендовал у князя Замойского жид (еврей по-польски), а на самом деле ашкенази Абрамка Шмойлович. Как мне сказали, почти половина польских земель в аренде у жидов. Берут на несколько лет и выжимают из земли и крестьян все соки. На время аренды им принадлежит и право судить крестьян, так что могут оштрафовать или даже казнить за любую провинность, и никто им ничего не сделает. Поскольку среди казаков много беглых крестьян, ашкенази в плен не берут, рубят на месте и на мелкие кусочки, в том числе и женщин с детьми. Разве что очень богатого всего лишь покалечат, чтобы получить выкуп.