Курсант. На Берлин 4 - Павел Барчук
Гестапо и СД методично выжигали уличную преступность, заменяя её контролируемым государственным бандитизмом СС. Любая проверка документов могла стать последней, любое внимание со стороны Гестапо могло закончиться смертью. Каждый шаг требовал предельной осторожности.
Но… Ванька, пожалуй, был рад, что именно ему выпала такая роль. Сидеть, как Бернес в оркестре… Или как Алексей отираться под боком у Мюллера… Не дай бог! Здесь, в берлинских тенях Иван чувствовал себя на своём месте. Наверное, не зря Шипко выбрал Подкидышу именно такую легенду. Панасыч знал, что именно в ней Ванька будет смотреться максимально органично.
Иван еле заметно вздохнул, затем поправил шляпу, которая и без того была слишком низко надвинута на глаза, чтоб скрыть мальчишескую живость взгляда.
Сам взгляд Ванька сделал скучающим и тяжёлым, как учили в школе НКВД. Движения его были медленными, осторожными, выверенными, чтобы не выдать отличную физическую форму и реакцию.
Подкидыш тихонько постукивал пальцами по блюдцу, на котором стояла чашка с давно остывшим кофе. Время шло, ожидание затягивалось. Ванька начал волноваться. Холодный комок тревоги медленно сжимался в животе.
Внезапно, ему вдруг вспомнилось детство. Эти мысли о прошлом нахлынули волной, как всегда, когда он нервничал. Не лица, не имена, не яркие сцены или диалоги, а ощущения.
Ванька вообще не помнил лица матери — лишь тёплые, шершавые от работы руки, обнимавшие его перед сном, и тихий, мелодичный голос, певший колыбельную. Он не знал, какой она была. Светленькая, темненькая, полная или худая. Не сохранилось в голове ни одной картинки.
Зато Иван помнил запах свежеиспечённого хлеба из русской печи и тепло ее боковины, к которой прижимался холодными зимними вечерами.
А потом в воспоминаниях начинался провал. Резкая, пронзительная пустота. Голод. Смерть отца, затем и матери. Ему был всего около пяти лет.
Следом — детский дом под Саратовом, больше похожий на тюрьму: длинные холодные бараки, постоянный голод, вшивая солома вместо матраса, бесконечные побои старших воспитанников. За малейшую провинность — карцер, ледяной и тёмный.
Возможно, это был единственный способ заставить уличных босяков слушаться воспитателей. Возможно… По крайней мере сейчас Ванька уже не испытывал боли или обиды, когда вспоминал свой первый детский дом. Он вообще ничего не испытывал.
Ванька смылся оттуда в восемь лет. Сбежал зимой, проломив гнилую раму окна. И снова оказался на улице. Жил в товарных вагонах, на вокзалах, в подвалах разрушенных домов. Воровал, чтобы выжить. Это стало его ремеслом.
За полгода Подкидыш освоил азы профессионального карманника. Десятки таких же, как он, беспризорников, сбивались в стаи. Но Ванька был талантлив. Он мог вытащить бумажник из кармана, даже если человек стоял к нему лицом.
Однажды, в девять лет, после неудачной кражи на саратовском рынке, он бежал, прячась от милиции, и свернул в грязный переулок. Его нагнал мужчина — не милиционер. Мужик схватил Ваньку за шиворот, приподнял, посмотрел ему в глаза и улыбнулся, показав жёлтые от табака зубы.
— Ловко, пацан. Очень ловко. Но медленно и шумно. Ты можешь быть лучше.
Мужчину звали Финн. Естественно, это было не настоящее имя. Скажем так, в кругах, где вращался Финн, настоящие имена вообще не в чести. А некоторые из его «коллег» своих имен даже и не помнили.
Финн относился к особой породе людей, к породе «джентльменов удачи» старой закалки. Он ходил в потрёпанном, но чистом пальто и стоптанных, но начищенных ботинках. В его длинных, ловких пальцах деньги и часы исчезали, будто по волшебству. Он мог обчистить человека практически в пустом трамвае, где нет ни толчии, ни суматохи, и жертва ничего не замечала.
Финн стал Ванькиным учителем. Он учил его не просто воровать, он учил его делать это с изяществом артиста. Показывал, как двигаться, как отвлекать внимание, как сливаться с толпой, становясь её частью.
— Карман — это не мешок, его не рвут, — говорил он. — Это искусство. Поэзия движения. Танец, если хочешь.
Ванька с Финном несколько лет гастролировали по южным городам Советского Союза: Ростов-на-Дону, Одесса, Баку. Жили на широкую ногу в хороших гостиницах, пока не кончались деньги, а потом снова уходили в «работу».
Финн стал для Подкидыша не просто наставником, он заменил ему семью. Это длилось четыре года, пока Финна не «взяли» в Новороссийске. Старый, прожжённый вор погиб в перестрелке при задержании. А Ваньку, как малолетнего преступника с опытом, вместе с ещё десятком таких же беспризорников, забрали в очередной детский дом, откуда, естественно, он сбежал через полгода.
Ну а дальше — понеслась душа в рай. Улица — детский дом. Воровская жизнь — снова приют. Пока Ваньке не стукнуло семнадцать и он не оказался в секретной школе НКВД. Скажем так, ему никто не дал выбора в этом вопросе. Варианта было два — либо сотрудничать, либо идти по этапу.
Каждый день, проведённый в школе, Ванька хотел сбежать. Ненавидел эти стены, муштру, бессмысленные, на его взгляд, правила. Его дикая, вольная натура рвалась на свободу. И, возможно, все сложилось бы именно так. Подкидыш смылся бы из секретной школы. Но…
Его остановило знакомство с Алексеем Реутовым. Сейчас-то Лёха уже не Реутов, он уже Витцке, но тогда никто из беспризорников, оказавшихся в одной группе с этим парнем, не знал его настоящей фамилии.
Ванька, привыкший выживать и доверять только себе, увидел в Алексее нечто иное. Тот не просто существовал — он горел. В его глазах стояла не юношеская дурь, а какая-то взрослая убеждённость в своей правоте, внутренний стержень. Впервые Ванька смотрел на человека и понимал — ну этого точно ничего не сломает.
В Алексее имелась тихая, непоколебимая сила. Именно эта сила заставила Ваньку впервые задуматься о чём-то большем, чем своя шкура. Он стал более пристально наблюдать за товарищем со стороны. Сначала с недоверием, потом с любопытством, а затем и с растущим уважением. В итоге, Ванька никуда не сбежал. Он остался. Из-за Алексея.
Когда именно их троицу, Витцке, Бернеса и самого Подкидыша объединили в группу, Ванька был рад. Пожалуй, только с Марком и Алексеем он мог бы пойти на «дело». Впервые Подкидыш точно знал, что у него есть близкие друзья. Настоящие близкие. Но сейчас… Сейчас Иван был вынужден врать тем, от кого сам бы лжи и предательства не потерпел.
Пожалуй, единственное, что можно сказать в защиту Подкидыша, — он этого не хотел и точно не планировал. Случилось то, чего вообще планировать было невозможно.
День назад, на оживлённой улице
