Курсант. На Берлин 4 - Павел Барчук
Молчание повисло между нами, прерываемое только шелестом дождя в листве. Наконец Иван резко кивнул.
— Ладно. Делим. Быстро. Спрячу. Сегодня же.– Глухо пообещал он, в его голосе слышалась стальная уверенность.
Я осторожно вытащил стопку бумаг и писем, оставив драгоценности на месте, закрыл шкатулку и протянул ее Ваньке. Теперь она стала значительно легче.
— Уходи первым, — сказал я Ивану. — Покинем это место разными путями. Будь осторожен. Жульет знает тебя в лицо. И тех двоих надо вычислить. Совершенно не понятно, откуда они вылезли. Не люблю мутных загадочных личностей.
Подкидыш кивнул, схватил шкатулку, подумал немного, потом окинул взглядом мрачные аллеи, сунул коробочку с драгоценностями в сумку и, не прощаясь, растворился в зарослях, как настоящая тень. Я остался один у склепа, прижимая к себе стопку бумаг.
Дождь лил сильнее, смывая Ванькины следы на земле, но не смывая тяжести выбора. Теперь я нёс не просто архив. Я нёс бомбу с часовым механизмом, тикающую в такт моему бешено стучащему сердцу. И часы эти отсчитывали последние месяцы до того, как Берлин, а за ним и весь мир, взорвётся огнём.
Германия, Берлин, май 1939
Ванька Подкидыш сидел за столиком у окна в баре «Ост-Энд», задумчиво изучая сгущающийся за стеклом сумрак. Бар этот считался заведением среднего уровня, среднего достатка и средних людей. Людей, которые настолько неприметны, настолько незначительны в новой реальности фашистского режима, что до них просто никому нет дела.
А соответственно, бар «Ост-Энд» редко посещали всякие личности с невзрачными, плохо запоминающимися лицами. Те самые личности, которые собирают по крупицам информацию, а потом несут ее в клювике в Гестапо. То есть, о баре «Ост-Энд» можно было сказать, что это не совсем уж дыра, но и точно не ресторан элитного уровня. Именно тот вариант, который Ваньке сейчас подходил больше всего.
Упомянутое выше заведение даже со стороны улицы казалось совершенно неприметным. Оно втиснулось в подворотню между двумя домами на Кунфштрассе, и мало кто из случайных прохожих вообще догадывался о его существовании. Вывеска, некогда яркая, теперь была блеклой и покрытой слоем городской грязи. Большинство людей просто проскакивали мимо, не замечая даже смеха или громких голосов, доносившихся из окон.
Иван сидел за столиком, как уже было сказано ранее, один. Сидел и ждал. Он наблюдал за улицей, тонувшей в вечернем сумраке, из которого проступали смутные тени прохожих и тусклые огни фонарей, и со стороны могло показаться, будто Ваньку совсем ничего не беспокоит. Сидит себе парень, потягивает кофе, мало ли зачем он здесь.
Только человек, обладающий зорким взглядом и острым умом, мог бы обратить внимание на то, что кроме Ивана никто в этом заведении не пил кофе. Вечернее время — самая подходящая пора, чтоб расслабиться после трудового дня. Какой уж тут кофе? Пиво или шнапс — вот самый оптимальный вариант. А значит, привело Ваньку в этот заведение вовсе не желание насладиться отдыхом. К счастью, в баре «Ост-Энд» не было людей, обладающих зорким взглядом и острым умом. В первую очередь, к счастью для Ивана.
Внутри заведения, куда набился всякий сброд (по крайней мере, Ванька считал их сбродом)— от мелких клерков до подвыпивших рабочих — было накурено, жарко и шумно. Гул голосов, прерываемый хриплым смехом и звоном бокалов, создавал плотную звуковую завесу, под прикрытием которой можно было говорить о чем угодно.
Воздух казался спёртым, густым, им трудно было дышать. Пахло дешёвым шнапсом, сыростью, человеческим потом и старым деревом, пропитавшимся всеми этими ароматами за долгие годы.
Ванька, наконец, отвернулся от окна и сделал вид, что рассматривает дыру в столе, прожжённую сигаретой, но на самом деле он внимательно продолжал наблюдать. Только теперь центром внимания стал вход, который отражался в грязном, запыленном зеркале за барной стойкой. Ванькино сердце билось в неровном, нервном ритме, отдаваясь глухим стуком в висках. Почему? Да потому что, если вы не забыли, он ждал.
На самом деле, Иван был достаточно молод для подобных «игр». Совсем недавно ему исполнилось всего восемнадцать. Наверное восемнадцать…
По крайней мере, если насчёт даты своего рождения он не был уверен, как и большинство мальчишек, выросших на улице, рождённых сложные времена, то год, вроде бы, в документах значился точно.
Однако, здесь, в Берлине, возраст был для Ваньки скорее помехой, чем достоинством. Та легенда, которой ему приходилось соответствовать, плохо сочеталась с юностью. Поэтому, он постоянно был вынужден использовать определенные навыки, полученные в секретной школе НКВД. Иначе с ним в кругу тех людей, где сейчас приходилось вращаться, даже говорить бы не стали.
Благодаря урокам лучших в своем деле учителей, Ванька знал, как накинуть себе лет семь. Конкретно сейчас волосы Ивана были залиты дешёвым помадоном, который создавал впечатление, будто сквозь темные пряди пробивается проседь, особенно на висках. Кожа лица, благодаря специальному составу из глицерина и талька, казалась слегка обвисшей, с морщинками у глаз. На щеке виднелся шрам, искусно прорисованный специальным карандашом.
Ванька был одет в неброский, но добротный костюм строгого кроя, купленный в комиссионке на Варшауэр-штрассе. Главной задачей этого костюма было — создать образ мелкого коммерсанта или клерка, который уже перерос совсем низкий уровень, но еще не добрался до высокого.
Никто бы и подумать не мог, что этот мужчина (а сейчас Ванька казался именно мужчиной) имеет при себе оружие. Слишком простовато он выглядел, слишком безобидно.
На самом деле, под мышкой, в кобуре, лежал «Вальтер» Р38, и Ванька даже не хотел вспоминать, какой ценой он ему достался. Шипко был исключительно прав, когда во время одного из своих нравоучений сказал будущим разведчикам следующие слова:
— Если дело того потребует, то придётся идти на любые ухищрения. Надо предать — предадите. Надо обмануть — обманете. Надо сломать себе руку — сломаете. А если надо убить… — Панасыч тогда замолчал на несколько минут, посмотрел в лицо каждого и закончил, — А если надо убить, значит, убьёте. Засуньте все свои моральные терзания себе же в задницу. Ясно?
Теперь Ванька наверняка знал, что все именно так и обстоит. Волновало ли его это? Не особо.
Вообще, легенда Подкидыша была проработана до мелочей. Официально он значился Вальтером Кохом, австрийским дельцом, попавшим в Берлин в 1939-м году. В реальности, Подкидыш наладил здесь связи с полукриминальным миром и занялся скупкой краденного.
Несмотря на то, что преступность — это тот вид жизнедеятельности, который, наверное, невозможно задушить до конца,
