Черкес 2. Барочные жемчужины Новороссии - Greko
… Утром, позавтракав калёными яйцами[1], я уже мерил шагами свою комнату.
«Положа руку на сердце, Мария права… Как бы я не хорохорился, но Одесса и мне совсем не нравится. Начнешь перечислять все её нынешние „достоинства“, так сразу: свят, свят, свят! Только пальцы загибай. Чума! Холера! Саранча! Вода привозная! Дом не купить! Денег не так много, а конкурентов полно! А ждать, пока она действительно станет настоящей „жемчужиной у моря“ — жизни не хватит. И где я тут возьму деревню⁈ О-хо-хонюшки, хо-хо!»
Деревня, деревня… Сложно вытащить ее из девушки…
Нет! Тут все сложнее. Можно вытащить Марию с Востока, но Восток из Марии не вытащить. Она вся в нем. В серале. В страхе жизни без мужчины. В милых капризах и слезах. Черт-черт-черт!
«К чему вся эта беготня? Может быть, нужно просто забрать её и племянника, уехать куда подальше. Забыть про Спенсера и Фонтона, про Черкесию и приключения. Просто жить. Наслаждаться. Южный берег Крыма…»
В общем, случился довольно обычный для мозга трюк, когда ты сам не понимаешь, каким образом размышления о ком-то (чем-то) неожиданно, безо всякой логики цепляются за что-то совершенно противоположное, что называется, из другой оперы. Может «наслаждение» связало меня с той точкой на карте, которую я считал раем, лучшим местом на земле, не раз и не два побывав там. Всегда при этом сожалел, что место, перед которым меркнет слава всех Лазурных берегов всего мира, так неухоженно. И ладно бы — неухоженно. С каждым моим новым приездом я обнаруживал все большее запущение, и впору уже было говорить о Крыме, как о сортире. Но в сортир его превратят в мое время. А сейчас Южный берег Крыма по всем статьям — идеальное место для Марии и Яниса.
«Только не Севастополь и не Балаклава, — мое послезнание тут же заработало. — Там будет война».
А сейчас там, насколько я понимаю, идет колонизация края. При деятельном Воронцове возводятся дворцы и дороги. И нет такой конкуренции, как в Одессе, в которой грекам скоро станет тесно с евреями. А на ЮБК потянется все цвет страны — от императоров до Чехова с Айвазовским. И застолбить там место — отличная идея.
Как ни странно, я спокойно воспринял то, что нашел решение задачи и дорогу к выполнению моего обещания Марии. К слову, радоваться пока было рано. Тут еще предстоит работа.
«Мы едем туда со Спенсером. Значит, нужно опять идти к нему с поклоном, чтобы в Крыму дал мне время на устройство сестры. Плевать, могу и в ногах поваляться. А уже на месте я разберусь. Одно можно говорить с уверенностью: при всех исходах, Крым все равно лучше, чем Одесса!»
И как так удачно вышло, что мы договорились поздно вечером прошвырнуться по кабачкам!
… Прибежал, запыхавшись, к назначенному часу на встречу со Спенсером к памятнику Ришелье.
Какой-то умник в толпе, окружавшей статую, с важным видом пояснял: мол, в левой руке у дюка — бумаги, а правая указует на море. Поскольку слева был суд, он на полном серьезе утверждал:
— Як маэш там судиться, то лучше в морi утопиться!
Я про себя поржал над легковерной публикой, внимавшей местным приколам со сосредоточенным видом. Разглядел в толпе простаков и своего биг-босса.
— Мистер Спенсер! Я здесь, — замахал ему руками.
— О, Коста! Не забывайте про манеры! Вы не мельница, чтобы крутить руками!
— Прощения просим!
— Куда отправимся? — проигнорировал мои извинения англичанин.
— Чего угодно душе вашей милости?
— Я — прямиком с обеда у Нарышкиных, — проигнорировал мое ёрничание Эдмонд. — Боже, как это скучно! Лев, местный губернатор, — самое сонное существо на свете! Мадам Ольга, безусловно, сверкала, но ее супруг… Болтают, что он спит два дня из трех. Его общество — невообразимая тоска! Желаю напиться!
— Винные погреба Греческой улицы — к вашим услугам!
— Ни секунды не сомневался, Коста, что вы времени зря не теряли! Наверное, уже успели закрутить роман с какой-нибудь прекрасной гречанкой?
— Так ведь — сестра! — я в конец ободесситился.
— Да уж… Родственники — это гири на ногах настоящих повес! Но винные погреба — это прекрасно! Ведите меня, мой Вергилий, в пучину распущенности и мужских удовольствий!
Первым делом мы отправились к итальянцам, в кантину.
Скатившись вниз по темным ступенькам в настоящее подземелье, мы словно нырнули в вокзальное «море». Под темными сводами, где играли тени от света множества свечей, царил такой гомон — хоть уши затыкай. Экспрессивные итальянцы будто задались целью перекричать соседние столики. Крики, ругань, одиночный певец, тщетно пытавшийся выводить арию — все смешивалось в дикую какофонию.
— Не гармонично, — печально заключил Спенсер, потягивая красное из Тосканы. — То ли дело у нас, в Лондоне. Вечером, после рабочего дня, прямо на улице у пабов, ставят пустые бочки вместо столиков, и вокруг собираются любители пропустить пинту эля или глоток бордоского, распевая моряцкие баллады. Я мечтал насладиться пением хористов оперного театра, но эти измученные люди, видимо, лечат свои усталые глотки исключительно вином.
— В таком случае, синьоры, — обратился к нам завсегдатай погребка, пристроившийся по соседству за столиком, — вам стоит наведаться к французам. Они — большие любители хорового пения.
Мы решили последовать его совету. Отправились к французам на угол Дерибасовской и Генуэзской.
Итальянец не обманул. Винный подвал нас встретил стройным пением десятка голосов, а не воплями разошедшихся «пивцов».
Спенсер с удовольствием уселся за столиком, заказал нам бургундского, позабыв о правиле не смешивать белое с красным, и принялся мне переводить песни, что с энтузиазмом и театральной вычурностью распевали посетители кабачка.
— Эти французы — все поголовно революционеры! Они горланят песни Беранже, который не так давно складывал баррикады на улицах Парижа. Сейчас они поют о несчастной девушке-игрунье, подруге бедняка-поэта, у которой одна юбка за душой.
Запевалой выступал местный кабатчик, выводивший свою партию твердо, но задушевно. Посетители подхватывали, порой с азартом стуча кружками с вином по столу.
Особенно разошлись, когда полилась песня про добряка короля Ивето, ложившегося рано, встававшего поздно и отлично спавшего без славы, как перевел мне Эдмонд. Он уже изрядно набрался и вместе со всеми кричал, хохоча:
— Quel bon petit
