Цеховик. Книга 1. Отрицание - Дмитрий Ромов
– Чего? – вскидывает она брови.
– Вы банку эту забирайте, товарищ лейтенант. У меня ещё есть.
– Вот ещё, – возмущённо фыркает она и пытается положить банку мне в мешок.
Но там так много всего, что банка никак не желает возвращаться к остальным продуктам.
– Видите, она с вами хочет остаться. Вы куда, в центр?
– На кудыкину гору, – сердится моя коллега. – Забери горошек свой буржуйский.
– Чего это он буржуйский? Из братской Венгрии. Вот вы удивитесь, но именно эта страна из всего соцлагеря окажется самым добрым нашим другом и противником западных санкций. Вообще нет, Югославия ещё ближе будет. Но не вся, только Сербия. Вот на югославов-то никогда бы не подумали, да? А это из-за того, что у нас вера общая. Ну… то есть в исторической ретроспективе. Была.
– Держи горох, – злится девушка, – политинформатор.
Мне смешно. Она с этой банкой не знает, что делать. Растерялась совсем.
– Знаете, как сербы раньше говорили? На небе Бог, а на земле Россия.
Не знаю, честно говоря, как раньше, но теперь-то они точно так говорят. После бомбёжек, после всего того ужаса, что им устроили в моём мире… Ну, то есть там, в будущем…
– Скажите, как зовут, тогда заберу, – куражусь я и замечаю подъезжающий автобус. – Автобус! Побежали, а то ещё полчаса куковать потом.
Мы несёмся к остановке. Я с мешком, а она с банкой горошка в руке. Грязно-жёлтый «Икарус»-гармошка выдаёт облачко чёрного, воняющего соляркой дыма, проседая под натиском пассажиров.
– И дым Отечества нам сладок и приятен, – мечтательно тяну я, вдыхая эту гарь полной грудью.
До сих пор не верю, что всё это со мной наяву происходит.
– Проездной, – громко говорит моя спутница, когда нас заносят в автобус.
Мы оказываемся тесно прижатыми друг к другу. Но между нами мешок с дефицитными деликатесами.
– Вот вам и правда жизни, – усмехаюсь я, – горячие молодые сердца оказываются разделёнными пошлыми импортными консервами и колбасой. Вам, товарищ лейтенант, куда ехать?
Она недовольно озирается:
– Называй меня Лидией Фёдоровной.
– Лидия? – переспрашиваю я. – Лида… Красивое какое имя у тебя, тысячу лет такого не слышал. Если бы не мешок этот, расцеловал бы тебя сейчас.
– Мальчик, – изумлённо отвечает она, – ты с печки не падал?
– Нет, кирпичом по голове прилетело неделю назад, – сознаюсь я.
– Тогда ясно всё с тобой.
– Лид, а ты докуда едешь?
– Какая я тебе Лида? – злится она.
Переговариваясь таким образом ты доезжаем до «Швейки». Мне до дома отсюда минут пять пешком.
– Лид, ты меня в разработку взяла или тоже живёшь здесь поблизости?
– Не лидкай. Как узнал, что я лейтенант?
Банку с горошком она всё ещё в руке держит.
– Догадался, – пожимаю я плечами.
– А Гусынина знает?
– Чего знает-то, что ты пасёшь её?
– Ёлки-палки, – качает она головой и закусывает нижнюю губу.
– Да не бойся, может и не знает. Я не в курсе.
– А как же бабушка? Наврал, паразит? Я тебе и не поверила, между прочим.
Она прищуривается, а я пожимаю плечами и спрашиваю:
– Тебе в какую сторону?
– Не твоё щенячье дело, – отвечает она. – И вот что, горох твой я реквизирую.
– Ну и молодец. Грабь награбленное, как отцы революции поучали. Ты меня на допрос когда вызовешь?
– Какой допрос? Ты ж несовершеннолетний поди?
– Дай мне телефон, – требую я, – иначе я за тобой пойду до самого дома.
– Ты откуда такой наглый, а? Сынок чей-нибудь? По одёжке не скажешь…
– Все мы чьи-то дети, Лидия Фёдоровна. Говори телефон, я ж тебя всё равно выслежу.
Она на пару секунд задумывается и вдруг называет пять заветных цифр. Хорошо иметь молодые мозги. Уверен, этот номер я точно не забуду.
– Это рабочий. Дома телефона нет. В новом году поставят. Возможно.
– Возьми колбасы палочку, – предлагаю я. – Венгерская. К новому году.
Она снова прищуривается, а потом протягивает руку и вытаскивает из моего свёртка палку колбасы. Ни слова ни говоря, поворачивается и уходит в снежную даль. Хороша Лидка. Я до тебя ещё доберусь. Но попозже. После праздников.
Я тоже поворачиваюсь и иду в свою сторону. Впереди замечаю булочную и пацана, прижавшегося к витрине. Он стоит так какое-то время, а потом, отлипнув от стекла понуро бредёт по направлению к торговым рядам. Здесь на «Швейке» располагается небольшой рыночек.
Я узнаю парнишку. Это же мой убивец, так сказать, тот, что кирпичом меня пристукнул, Трыня. Бежать за ним я не собираюсь, конечно, но иду следом, пока мне в ту же сторону. Я чуть притормаживаю у витрины и пытаюсь понять, что тут высматривал этот малолетний разбойник.
А тут и понимать нечего. Прямо перед окном располагается витрина с пирожными. «Бисквитное», «Заварное», «Картошка», торт «Ландыш», мне он в детстве нравился помню.
Да, в интернате жизнь не сахар, конечно, но всё необходимое, в том числе и по рациону детям дают. И сладости дают, коржики там всякие, булочки. Это мне точно известно. Без излишеств, разумеется, всё самое нужное, но голодать никто не голодает. А вот если вспомнить, что начнётся в тех же интернатах и детских домах через десять лет, даже у меня волосы на затылке начинают шевелиться…
Я иду, размышляя об этом и вдруг замечаю, что Трыни впереди нет. Куда он делся-то? Надеюсь не прячется в засаде, замышляя добить меня, чтоб не мучился. Проходя мимо беляшной, стоящей у бетонного забора швейной фабрики, решаю заглянуть за неё. Точно. Вот он где.
– А если найду? – нависает он над перепуганным пацанёнком лет одиннадцати.
– Алё, гоп-стоп, разбойничаем?
Он резко оборачивается и глаза его от ужаса становятся огромными, как в мультиках про Тома и Джерри.
– А ну, малой, свинтил отсюда, – киваю я жертве разбоя. – Так-так-так. Ну и чё ты мне скажешь?
Мальчишка быстро исчезает, а Трыне деться некуда. Будка беляшной стоит на небольшом расстоянии от забора, но зайти за неё можно только отсюда, с моей стороны. На противоположном крае высится гора ящиков, и перескочить через них быстро не получится. В общем, здесь, как в пещере, есть только один выход и я его перекрываю.
– Попался, мазафака?
– Чё? – пучит