Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — король

Сейчас же, увы, даже теплая и мягкая Джоанна хоть и в соседнем крыле, но недосягаема, как и все остальные.

Нужно дождаться утра, провести большой прием по случаю моего возвращения, съедутся лорды не только Генгаузгуза, но и ближайших владений, Альбрехт не зря весьма настойчиво напомнил, что все должны увидеть меня в блеске грозной славы, а то пошли всякие разные слухи...

После нашего ухода Леопольд вздохнет свободнее, гостевой дворец снова станет его, и только его. Я отнял у Мунтвига, но теперь все вернется к Леопольду, так что король только выиграл от нашего вторжения.

Рано утром я проснулся от ворчания Бобика, он приподнялся и грозно смотрел на дверь. Я привстал на локте, крикнул:

— Кого там ангелы принесли в такую рань?

Из-за двери раздался полный достоинства голос:

— Вот как вы разговариваете с самим вице-канцлером!

— А-а-а, — сказал я, — входите, Альбрехт. Вас уж точно принесли не ангелы.

Он вошел подтянутый, как всегда, безукоризненный в одежде и манерах, шляпа с пером, но не снял, ему дарована привилегия не снимать в моем присутствии, как, впрочем, и всем моим лордам, мне повелеть такое ничего не стоит, но другие за такую привилегию убить готовы.

— Архангелы? — поинтересовался он.

— Разве что с рогами, — сказал я кисло. — Граф, вы такая ранняя пташка, только не чирикаете.

Он смотрел на меня с таким изумлением, что вот-вот выронит кипу бумаг под левой рукой.

— Ваше высочество! — проговорил он полным ужаса голосом. — Как можно?

— Чего? — спросил я с подозрением.

— Вы были в монастыре всю зиму, — напомнил он с потрясенным видом, — а сейчас в вашей постели ни одной женщины? Я ожидал хотя бы дюжину... У вас как со здоровьем?

— Граф, — сказал я, — заткнитесь.

— Это не вредно, — напомнил он. — Или, простите, ваше высочество, это не мое дело, конечно...

Я вылез из-под одеяла, потянулся, зевнул. Он смотрит все с той же жалостью и сочувствием, я поморщился:

— Граф, со мной все в порядке.

— Точно?

— Я аскет временами, — сказал я. — Медитант и даже в некотором роде сублимант! В смысле медитирую и сублимирую одновременно, чтобы не думать о. Ну, вы поняли.

— Понял, — ответил он, — ваше высочество, когда о своих планах вы намерены сообщить лордам? Думаю, в Храме Истины вы многое продумали...

— Ага, — ответил я, — только об этом и думал, щас. После приема местных и понаехавших лордов нам стоит собраться в небольшом, но уютном зальце. Чтобы все крупные влезли, а мелким военачальникам перескажут те, что покрупнее.

— Правильно, — одобрил он, — неча снисходить ко всяким. Вы давно уже не, так что еще бы зачем!

Я поморщился.

— Просто нет материала для обсуждения. Сообщу только самым-самым, а остальное в штатном порядке... Подайте вот те штаны! Да не эти, слишком много золота, а я сегодня буду играть демократа и отца солдатам.

— А правителя?

— Правителя тоже, — ответил я, — но как бы своего, народного, родного. А король — это король, не совсем как бы. Народу же ближе диктатор с какой- ^ нибудь Корсики или других островов... И сапоги тоже. Да не эти... кто приволок сюда столько? Я что, сороконожка?

Он сказал со знанием дела:

— Явно женщины постарались. Только они не могут понять, как можно обходиться одной парой обуви.

— Гнать, — распорядился я безапелляционно. — Никаких женщин!.. Не раньше, чем сам изволю.

— А когда изволите?

— Когда возжелаю, — ответил я надменно. — Но и тогда смирю, ибо это не мои желания, а Змея, что во мне живет и довольно хрюкает, нравится ему, видите ли!.. Что за сапоги, кто так шьет, кто так шьет...

Он подал мне перевязь с мечом, на крупный рубин в рукояти поглядывает часто, но не спрашивает, а то вдруг отвечу правду, а в некоторых случаях ее лучше не знать, чтобы оставаться чистеньким, а на Страшном суде невинно хлопать глазками: как, правда? Я ничего об этом не знал, не слышал и не догадывался, не был, не участвовал, не обвинялся, не привлекался...

— Готовы? — спросил он.

— Нет, — отрезал я. — Сперва пожру. Это то же самое, что и поем. А во дворце это звучит как «покушаем». Будьте ближе к народу, граф!.. И тогда ваше имение спалят последним.

Он послушно сел на указанное место, смотрит подчеркнуто смиренно, но какую-то пакость уже замыслил, по лицу вижу, а уж по глазам так и вовсе. Макиавелли всю жизнь ломал голову над вопросом: что лучше, чтобы государя любили или чтобы боялись, но так и не пришел к решению. Ну, раз такой светлый ум ни до чего не додумался, то я даже и пытаться не буду.

— Граф, — сказал я, — откушайте.

— А вы будете жрать?

— Мне можно, — отрубил я. — Мне с народом через часок общаться! А вы должны быть примером галантерейности и вообще лицом оккупантов в глазах недружественной и не совсем определившейся во взглядах местной общественности. Дружественным лицом!

На столе перед ним появились ломти холодного мяса, но самая изысканная нарезка, что, конечно же, знак особого доверия. И фужеры с дорогим вином. Альбрехт, как я давно заметил, к вину особой любви не питает, у него острый ум, чем он гордится, а вино притупляет мышление, потому пьет мало и только когда нужно, а не когда хочется.

На этот раз он пил потому, что хочется, вино в самом деле изысканное, но не пьянел, знает меру, поглядывает на меня испытующе.

— Сэр Ричард, — обронил он так небрежно и словно бы невзначай, что я сразу насторожился, — а каково генеральное направление?

— Победное, — ответил я, не задумываясь, — а как же иначе?

— То есть, — произнес он тише, — пришло время взять королевскую корону?

Я поморщился.

— Граф... Корону да, придется, даже надо. Но не потому, что у нас какая-то мелочная война престолов, я не хотел бы стать королем, только чтобы им стать. Это предел мечтаний для тупенького человека, он сядет на трон, перебив всех врагов, и успокоится. Жизнь удалась!..

— Догадываюсь, — произнес он совсем тихо, — что королевская корона для вас значит совсем не то, что все привыкли в ней видеть. Неужели все-таки...

— Да, — отрезал я. — Мы будем строить Царство Небесное на земле! Для всех людей... А сейчас допивайте, мы выходим. Почему мясо даже не попробовали?

— Половину съел, — ответил он обидчиво, — очень вкусно, но я плотно позавтракал перед тем, как идти к вам. Вы же можете на весь день оставаться голодным.

В коридоре мы услышали, как снизу то и дело доносятся властные окрики: «Дорогу его светлости герцогу Клементу!», «Дорогу графу Лиденецкому!», «Прочь с дороги!», следом частый стук копыт, многие считают шиком по королевскому двору идти галопом.

Альбрехт прислушался, сказал довольно:

— Слетаются, орлы... Прием обещает быть большим.

— Вторая половина, — предупредил я, — на вас.

Он воскликнул испуганно:

— Я столько не вынесу!

— Первая половина самая трудная, — напомнил я. — А вам останется мелочь, там промахи не так важны.

Он поинтересовался обидчиво:

— Какие промахи? У меня не бывает промахов!

Перед моим кабинетом усилена стража, слуги торопливо распахнули перед нами обе створки.

Я шагнул в полумрак, когда же привыкну, что это в порядке вещей, а все свечи зажигают только в исключительных случаях. Не из-за жадности, просто на замену такого количества сгоревших свечей уходит уйма времени, и в кабинете будут постоянно толкаться сопящие слуги, что меня весьма раздражает, хотя я вроде бы и не капризная цаца.

В массивных подсвечниках на столе и на полке камина почти в ярд высотой горят свечи толстые, как деревья, собирая наплывы воска в медные чаши.

Сэр Норберт и мой любимец Макс выпрямились по обе стороны длинного стола в почтительно смиренных позах. Я пошел к ним быстро, подчеркивая каждым движением, что броня крепка, а копья наши быстры, мы побеждали и продолжаем побеждать, хотя и сидим пока что, окруженные не вражескими войсками, а зимой, но и она, зараза, трусливо отступает перед нашим с солнцем яростным натиском.

Они поклонились, я сказал быстро:

— Сэр Норберт... Макс...

Они повернулись ко мне, я прошел к креслу, расположенному с торца, сел, но не успел открыть рот, как Норберт сказал учтиво:

— Надеюсь, ваше высочество ничего себе не обморозило в долгом и тягостном пути?

Я проигнорировал вопрос, повернул голову к Максу:

— В каком состоянии пехота?

— Ждет весны, — ответил он с готовностью. — Как только схлынут вешние воды, все готовы идти обратным маршем. Но кое-кто готов и остаться. По доброй воле.

Я покачал головой.

— Доктрина меняется.

Они переглянулись, Норберт поинтересовался:

— В каком месте?

— Целиком, — ответил я. — Целиком, дорогой сэр Норберт. В Храме Истины меня посетило озарение. А потом видение... Или видение сперва, а озарение потом, но это неважно, вы же знаете, со мной это часто. И озарение рекло, что нужно для спасения мира нам кое-что сделать. А для этого «кое-что» придется изменить предполагаемую модель...