Муля, не нервируй… - А. Фонд
Через минут десять мы свернули в переулок, проскочили его и вышли на небольшую площадь. Центральное место там занимало трёхэтажное здание бледно-жёлтого цвета в стиле не то ампир, не то в каком-то подобном, я вечно в них путаюсь. Старинное, в общем, и красивое. На кованой решётке ворот была металлическая табличка:
«Комитет по делам искусств СССР».
Вот она, Мулина работа.
Вместе с другими служащими, мы вошли в вестибюль. Куда идти дальше я не знал, но Белла и тут решительно потащила меня в коридор с правой стороны. Немного поплутав по коридорам (так, что я аж запутался), мы остановились перед кабинетом, на двери которого была табличка с одним только именем:
«С. П. Козляткин».
Замечательный образец нарциссизма, — мелькнула первая мысль: считает, что все должны знать, кто это. Внутри мельком вспыхнуло и пропало раздражение. Всегда не любил снобов.
Белла подошла и уже вознамерилась постучать, как дверь распахнулась и на пороге возник, скорей всего, лично товарищ Козляткин. Был он в добротном костюме хорошего сукна, довольно высокого роста. Седые волосы красиво контрастировали с чёрными глазами и бровями. Как для этого времени — довольно импозантный гражданин… Был бы, если бы не чересчур безвольный подбородок и мясистые, словно вытянутые книзу, уши. Товарищ Козляткин их явно стыдился, маскировал, но волосы были слишком мягкими и при каждом движении головы рассыпались, бесстыдно демонстрируя окружающим неказистую обвислость ушных мочек.
— А-а-а-а-а! — увидев меня, взревел он. — Да это же сам Бубнов! Личной персоной! Почтил нас, наконец, своим присутствием!
— И вам доброе утро, Сидор Петрович, — ответил я, тем не менее, вежливо, хотя раздражение, всё утра тихо мерцавшее во мне, вернулось опять и сейчас вспыхнуло с былой силой.
— Ты где это вчера весь день прохлаждался, а⁈ Тунеядец! Да за прогул тебя уволить мало! Да! — он побагровел и надулся, но, при взгляде на моё лицо, вдруг осёкся и резко умолк.
— Когда мне зайти за трудовой книжкой? — уточнил я.
— За какой трудовой книжкой? — не понял Козляткин.
— Вы же меня уволить собрались, — напомнил я.
Лицо Козляткина приобрело багровый оттенок. Он несколько секунд пытался отдышаться, а потом пожаловался Белле:
— Нет, ну вы посмотрите! — поджал тонкие губы он и его безвольный подбородок обиженно дрогнул, — какие все нынче нервительные пошли! Слова им не скажи!
А затем повернулся ко мне и рявкнул:
— Иди работай, Бубнов! Потом разберёмся!
И хотя мне очень хотелось ответить ему так, как надо, но я сдержался — легче всего сейчас проявить неуместный гонор и устроить скандал. Тем более я (то есть Муля) работу вчера действительно прогулял. Без причины. Ну вот поскандалю я сейчас, и что дальше? А потом придётся новую работу искать. Нет, в том, что работу я найду, я и не сомневался. Но это будет не за один день, а мне сейчас нужно легализоваться в этом мире и времени. Поэтому раздражение я подавил, но на память зарубку сделал. С начальником рано или поздно придётся разбираться.
Козляткин с Беллой ушли к нему в кабинет, а я остался на коридоре в одиночестве.
Как-то народу тут было негусто. Точнее народу совсем не было. По обеим сторонам от кабинета Козляткина были по две двери. На каждой из них висела табличка:
«Отдел кинематографии и профильного управления театров».
Именно такая запись была в Мулином профсоюзном билете. Значит, именно в одном их этих четырёх кабинетов Муля и работает. Только номера кабинетов разные: № 28, № 29, № 31 и № 32. Ну и в каком из этих кабинетов работал Муля?
Я задумчиво почесал лысую башку. Рабочее время идёт, а спросить не у кого.
И тут мне повезло. Иначе, чем везением или удачей нельзя было назвать появление высокой и очень толстой девушки. Она бежала, удерживая пухлую папку и выражение её толстощёкого лица было раздражённо-озабоченным. Увидев меня, она скривилась:
— Муля! А ты чего это прохлаждаешься? И где ты вчера весь день был?
— И тебе здравствуй, красавица, — примирительно улыбнулся я, размышляя, под каким предлогом побудить её провести меня в мой кабинет.
— Товарищ Бубнов! — аж подскочила от негодования девушка. — Красавиц ищите себе по кабакам, а в государственном учреждении — советские служащие!
— Вы абсолютно правы, товарищ, — с покаянным видом не стал спорить я и зачем-то невпопад брякнул, — как сказал советский классик: «… а с нашей красотой суровою костюм к лицу не всякий ляжет, мы часто выглядим коровою в купальных трусиках на пляже…»…
— Ах ты ж гад! — тяжелая оплеуха звонко отпечаталась у меня на щеке. — Скотина!
— Что здесь происходит? — соседний кабинет открылся и из него выглянул толстый мужчина в пенсне. Увидев меня, он практически взвизгнул, — Бубнов! Появился! А ну-ка иди сюда! Ты почему отчёт до сих пор не сдал⁈ И где ты вчера весь день прогулял⁈
— Он меня оскорбил! — дрожащим голосом заявила девушка, прижимая папку к себе. — Коровой назвал!
— Товарищ Бубнов! — голос толстого мужичка напоминал сейчас сильно изношенные тормозные колодки. — Потрудитесь пройти на своё место и приступить к работе! А вы, товарищ Уточкина, не переживайте. После окончания работы соберём общее собрание и разберёмся в этой ситуации!
Он сердито захлопнул дверь, товарищ Уточкина гневно фыркнула и, круто развернувшись, утопала обратно, а я опять остался в коридоре один.
Но что-то уже прояснилось, раз толстяк не стал меня ждать, а сразу захлопнул дверь — значит я в одном с ним кабинете не работаю. Уже хорошо. Итого, три кабинета в сухом остатке. Стоять здесь до морковного заговенья смысла нету. Следовательно, нужно осмотреть оставшиеся кабинеты. Вот только что я буду говорить людям, которые там работают?
Мысль возникла спонтанно и тут же пропала.
Я открыл дверь в ближайший кабинет № 29 и заглянул. Там никого не было. Стояли четыре стола, по самое не могу заваленные папками с бумагами и просто бумагами россыпью. Они настолько плотно примыкали друг к другу, что протиснуться между ними смогла бы, наверное, только Муза. Да и то, не факт.
Ну раз никого нету, то я закрыл дверь.
Из кабинета № 28 выглядывал толстяк, и это его кабинет. Туда я соваться не стал. Подошел к кабинету № 31 и попытался открыть дверь. Дверь не поддалась. Там было заперто.
Прекрасно,
