Иэн Бэнкс - Выбор оружия. Последнее слово техники (сборник)
Песок накапливался в лачуге – ветер вдувал его то с одной, то с другой стороны. Он тщательно выметал песок и выбрасывал через дверь, словно делал подношение ветру, и ждал следующего шторма.
Он всегда подозревал, что в этих неторопливых песчаных наводнениях есть какая-то закономерность, но не мог заставить себя поразмыслить, чтобы выявить ее. Так или иначе, каждые несколько дней ему приходилось тащиться с маленькой деревянной тачкой в парковочный городок и продавать там дары моря, получая за них деньги, а значит, и пищу, а значит, и женщину, которая приходила в лачугу каждые пять-шесть дней.
Парковочный городок менялся с каждым его приходом. Дома-машины прибывали и убывали, улицы появлялись и исчезали – все зависело от того, где люди выбирали место для стоянки. Были тут и более-менее постоянные элементы пейзажа: например, дом и двор шерифа, огороженная территория для хранения топлива, вагончик кузнеца, торговая зона из легких фургонов, – но даже и они медленно менялись, а вокруг них все пребывало в постоянном течении, и поэтому география городка всякий раз была для него другой. Он получал тайное удовольствие от этого первобытного непостоянства и был не прочь навестить городок, хоть и притворялся, что терпеть его не может.
Земляная дорога, ведущая в парковочный городок, была вся в выбоинах и не становилась короче. Он все время надеялся, что хаотичные перемещения городка могут постепенно приблизить к нему суету и свет, но этого не случалось, и он утешал себя мыслью, что приближение городка означало бы и приближение людей с их навязчивым любопытством.
Одной девушке в городке – дочери дилера, с которым ему доводилось торговать, – он, казалось, был небезразличен. Девушка готовила ему выпивку, приносила конфеты из лавки отца и почти никогда ничего не говорила – только подталкивала еду и робко улыбалась, а потом быстро уходила. Ее ручная морская птица с подрезанными крыльями, квохча, ковыляла за ней.
Он не рассказывал девушке ничего сверх положенного и всегда отводил глаза от ее стройного загорелого тела. Ему были незнакомы здешние традиции ухаживания: он принимал еду и питье, считая это самым простым для себя, но не хотел вмешиваться в жизнь местных больше необходимого. Он говорил себе, что девушка со своим семейством скоро уедет, и принимал ее подношения с благодарным кивком, но без улыбки и без единого слова, – и не всегда доедал и допивал полученное. Он заметил, что каждый раз, когда девушка одаривала его, поблизости оказывался молодой парнишка. Несколько раз он перехватывал взгляд парня и знал, что тот хочет девушку, и поэтому теперь отводил глаза.
Однажды, когда он возвращался в свою лачугу в дюнах, парнишка увязался за ним, затем опередил его, пытался завязать разговор, толкал его в плечо, кричал ему в лицо. Он сделал вид, что ничего не понимает. Молодой человек чертил линии на песке перед ним; он перекатывал через линии тачку, останавливался, смотрел на парнишку, мигая и не выпуская тачки из рук, а тот кричал еще громче и чертил между ними еще одну линию.
Наконец ему все это надоело, и в следующий раз, когда юноша ткнул его в плечо, он выкрутил ему руку. Парень упал в песок, и он продержал его там некоторое время, выкручивая руку достаточно сильно, но все же надеясь, что не сломает ее, а лишь обездвижит парня на минуту-другую. А потом отпустит, снова возьмет тачку и покатит ее через дюны.
Казалось, это сработало.
Двое суток спустя, вечером – на следующий день после того, как приходила его женщина и он рассказывал ей об устрашающем боевом корабле, двух сестрах и мужчине, который еще не был прощен, – в дверь лачуги постучала девушка. Ручная птица с подрезанными крыльями подпрыгивала и кудахтала снаружи, девушка, плача, говорила, что любит его и что поссорилась с отцом. Он попытался вытолкать девушку из хижины, но та проскользнула под его рукой и, рыдая, упала на его кровать.
Он выглянул в беззвездную ночь, посмотрел в глаза искалеченной безмолвной птице, потом вытащил девушку из кровати, вытолкнул ее на улицу и запер дверь.
Какое-то время сквозь щели в досках проникали, словно заносимый ветром песок, крики девушки и птицы. Он заткнул пальцами уши и натянул на голову грязное одеяло.
На следующий вечер за ним пришли семья девушки, шериф и еще человек двадцать из парковочного городка.
Прошлым вечером ее нашли – избитую, изнасилованную и мертвую – на дороге, невдалеке от лачуги. Он встал в дверях, глядя на толпу, на лица, залитые светом факелов, отыскал взглядом парня, который хотел девушку, и все понял.
Он ничего не мог поделать: да, в глазах парня читалась вина, но в глазах остальных – лишь жажда мести. Тогда он захлопнул дверь, метнулся к стене, сбитой из едва державшихся досок, а оттуда – в дюны и в ночь.
В ту ночь он уложил пятерых из приходивших к нему и тяжело, почти до смерти, ранил еще двоих. Потом наконец он обнаружил парня – тот вместе с приятелем вяло искал его неподалеку от дороги. Приятеля он оглушил дубинкой, затем ухватил парня за горло. Подобрав ножи того и другого, он приставил один к горлу парня и повел его назад к лачуге, которую поджег. На огонь сбежалось с десяток человек. Он поднялся на самую высокую дюну, что нависала над впадиной, держа парня одной рукой.
Жители парковочного городка смотрели на чужестранца, освещенного пламенем пожара. Он отпустил парня, который повалился на песок, и швырнул ему оба ножа. Схватив ножи, тот бросился на него.
Он шагнул в сторону, так что парень пролетел мимо, обезоружил его, подобрал оба ножа и снова бросил их перед своим противником, вогнав в песок. Тот опять кинулся на него, держа в каждой руке по ножу. И опять, почти незаметно отклонившись в сторону, он дал парню пронестись мимо себя и выбил ножи из его рук. Потом он сбил парня с ног и, пока тот лежал, растянувшись, на вершине дюны, швырнул ножи так, что они вонзились в песок в считаных сантиметрах от головы парня, по обе стороны от нее. Его недруг закричал, вытащил ножи из песка и метнул в него.
Его голова лишь чуть-чуть отодвинулась в сторону; оба лезвия просвистели мимо. Люди, наблюдавшие за этим в освещенной пламенем впадине, обернулись туда, куда должны были полететь ножи, – в сторону дюн. Но когда они в недоумении повернули головы назад, оба ножа, подхваченные на лету, были в руках чужестранца, который снова кинул их парню.
Парень поймал их, с криком перехватил окровавленными руками и снова бросился на чужеземца. Тот повалил его на песок, выбил ножи из рук и мучительно долгое мгновение удерживал локоть молодого человека над своим коленом, готовый сломать руку… но потом оттолкнул поверженного недруга прочь. Подняв ножи, он вложил их в открытые ладони парня.
Он прислушался к рыданиям парня, лежащего на темном песке. Люди вокруг стояли и глядели на происходящее.
Приготовившись снова броситься наутек, он оглянулся.
Искалеченная морская птица подпрыгивала на вершине дюны, била подрезанными крыльями по воздуху и песку. Наклонив голову, она посмотрела горящим глазом на чужестранца.
Люди во впадине, казалось, были заворожены пляшущими языками пламени.
Птица вперевалочку подошла к рыдающему человеку, распростертому на песке, и закричала. Она хлопала крыльями, пронзительно гоготала и пыталась клюнуть парня в глаза.
Парень хотел отогнать ее, но та подпрыгивала вверх с громкими воплями и наскакивала на него, теряя перья. А когда парень сломал ей одно крыло и птица упала на песок задом к нему, из-под ее хвоста прямо на него хлынула струя помета.
Парень упал лицом в песок, сотрясаясь от рыданий.
Чужестранец смотрел в глаза тем, кто собрался во впадине. Лачуга обрушилась, и оранжевые искры взлетели в спокойное ночное небо.
Наконец шериф и отец девушки подхватили парня под руки и увели. Через один лунный месяц семейство девушки уехало, а через два лунных месяца мертвое тело парня, крепко связанное, опустили в свежевырытую яму и засыпали ее камнями.
Люди из парковочного городка не желали с ним разговаривать, хотя один из торговцев продолжал брать у него дары моря. Резвые и шумные дома-машины перестали подъезжать по дороге, проделанной среди песка. Он и не подозревал, что ему будет не хватать их. Он поставил небольшую палатку рядом с обугленными останками лачуги.
Женщина перестала приходить к нему – он больше никогда ее не видел. Он сказал себе, что все равно получает слишком мало за свой товар и не может тратиться одновременно на нее и на пропитание.
Хуже всего было то, что ему стало не с кем говорить.
Примерно через пять лунных месяцев после сожжения лачуги он увидел, что вдалеке, на берегу, кто-то сидит. Поколебавшись, он направился в ту сторону.
В двадцати метрах от женщины он остановился и внимательно осмотрел рыболовную сеть на линии прилива. Поплавки все еще были на месте и сияли в низком утреннем свете, как прикрепленные к земле солнца.
