Ее превосходительство адмирал Браге - Макс Мах
– Как вы прошли через барьер? – сменила тему Лиза. Она пока была не готова думать о таких невозможных вещах, как возвращение в строй, и все-таки уже начинала задумываться.
– Есть способ, – снова вступила в разговор женщина, и Лиза вдруг поняла, что говорят они не на местном русском, который себерский, а на том языке, на котором говорила когда-то в СССР инженер Лиза Берг. – Это, кстати, тоже повод. Королева знает, как по-настоящему перекрыть все существующие тропинки, но для этого сначала нужно отвоевать империю, поскольку центр управления этими тропинками… вернее, один из таких центров находится на Тхолане – нашей столичной планете.
– Подумать дадите, или я, как секретоноситель, должна уйти с вами сразу сейчас или умереть на месте?
– Думайте, – пожал плечами мужчина. – Сегодня вы в любом случае должны присутствовать на вашем чествовании в Адмиралтействе. Юбилей, – тем более свой собственный – пропускать негоже. Дня три вас устроит?
– Да, – твердо ответила Лиза, мысли которой разбегались сейчас, как тараканы под лампочкой Ильича. Ей нужно было подумать. Успокоиться и обдумать поступившее предложение на трезвую голову. Впрочем, она понимала, что страшно хочет согласиться, благо и причин отказываться нет. Девяносто лет – серьезный возраст, старушка может и умереть.
– Хорошо, – кивнул Кержак, вставая, – тогда я позвоню вам через три дня вечером. Если ваше решение будет положительным, приготовьтесь заранее. Мы уйдем той же ночью.
– Багаж? – Ну не голой же отправляться в новую жизнь!
– Разумеется, – кивнул он. – Килограммов сто, но лучше не одним «сундуком», а несколькими, скажем так, чемоданами. Так нам будет легче.
На этом разговор закончился, и гости из иных миров покинули ее дом. Ни к кофе, ни к коньяку они так и не притронулись.
* * *
На чествование в Адмиралтействе собралась целая толпа зачетных стариков, из тех, разумеется, кто еще способен стоять – пусть и с палочкой – на своих двоих. Впрочем, двух адмиралов привезли в креслах-каталках, а ведь оба два были младше Лизы. Года на два, на три как минимум. Но не у всех же такой организм, как у нее. И афаэра у них нет, так что негоже бахвалиться своим здоровьем. Она на самом деле и не хвасталась. Даже перед самой собой, не то что перед другими. Напротив, ощущала в этой связи определенную неловкость. Взглянула на себя в зеркало – не специально, а случайно, просто мимо проходила – и увидела сухощавую высокую женщину. Старую – это да. Но не старуху, а именно женщину. Даже без брылей, характерных для старых пилотов, неоднократно испытывавших большие перегрузки. Подтянутая, сохранившая осанку и вполне себе женский «рельеф». Если бы не лицо – морщины, – седые волосы и старческие руки, могла бы и с молодыми посоревноваться. Но ни гордости, ни желания покрасоваться отражение в зеркале у нее не вызвало. Только чувство неправильности происходящего и неловкость, переходящую в стыд.
Потом она сидела в кресле, поставленном для нее с краю сцены в большом конференц-зале Адмиралтейства. Сидела, смотрела на зал, в котором собрался весь цвет Себерского Флота, не считая ее собственных родных и близких, и на выступающих, всходивших один за другим на трибуну, слушала панегирики[155], акафисты[156] и прочие осанны[157] – у кого уж там что получилось – и думала о своем. Сидеть с бесстрастным лицом она умела. За годы службы научилась, не без этого. И сейчас, глядя на нее, никто не мог с уверенностью сказать, слушает она или нет, и куда именно смотрит через затемненные стекла своих очков в металлической оправе. И хорошо, что так. Поступившее предложение – внезапное, нежданное и достаточно безумное, чтобы быть правдой – требовало тщательного рассмотрения, анализа и осмысления, чем она сейчас на самом деле и занималась. Думала, взвешивала, решала.
Когда почти сорок лет назад Мария предложила ей уйти отсюда Туда, Лиза отказалась не задумываясь. Не о чем там было думать, потому и не колебалась, о чем тогда же без обиняков и сказала Маше. У нее, дескать, семья – муж и дети, – родня и друзья, и родина, которую она поклялась, между прочим, защищать. Так все и обстояло тогда, но прошли годы, и многое изменилось. Дети выросли и встали на крыло, и в ней они, по-всякому, уже не нуждаются. Своей головой живут, да и вообще! Ей же девяносто. Помри сейчас, никто даже не удивится. Скажут, «Значит, время пришло». Погорюют, возможно. Всплакнут, но и только. Никаких греческих трагедий не предвидится. А в остальном… Помощи им от нее уже не требуется. Наследство она им оставит немалое, так что, наверное, быстро успокоятся и пойдут дальше.
Получалось, что нет у нее теперь причин оставаться. Но и вопрос сейчас стоял иначе: а стоит ли огород городить? И вот это был по-настоящему правильный вопрос.
«А оно мне надо?» – спросила она себя, привычно пропуская через фильтр ключевых слов «бу-бу-бу» со стороны трибуны.
Молодость – это ведь не только внешность и здоровье. Это еще и страсть… Так что вопрос касался, прежде всего, состояния души. Жива ли еще старушка? Сможет ли ожить? И горит ли в ней по-прежнему тот огонь, который так жарко пылал еще тридцать-сорок лет назад? Об этом она и думала у всех на виду под монотонное «бля-бля» положенных ей по статусу славословий. Думать ей это не мешало. Напротив, сказанные с трибуны слова – «отважный и умелый пилот, энергичный и талантливый командир» и прочее в том же духе – позволили ей заглянуть в себя так глубоко, как никогда прежде. И оказалось, что душа Лизы жива, – чего, впрочем, и следовало ожидать, – огонь не погас и сердце все еще тоскует без новых приключений. И ведь не для того же ее зовут на ту сторону, чтобы прибить или выбросить на свалку. Наверное, она им действительно для дела нужна, а что империя, короли и бароны, так ведь и в Себерии отнюдь не социализм. И ничего, не тошнит. Титулы вон носит – баронесса и княгиня, – и статусом пользуется. Не стесняется, одним словом.
«Что ж, – решила она, вставая из кресла и выдвигаясь к трибуне, чтобы сказать ответную речь, – значит, решено. Мой ответ – да!»
* * *
Странная история и даже более
