Утро нового века - Владимир Владимирович Голубев
Так что, вскоре на русских трудилось более сорока тысяч испанских крестьян, с энтузиазмом роя землю и перетаскивая тяжести. Кстати, позиций строить пришлось значительно больше, чем планировалось, ибо вместо пятидесяти тысяч солдат союзников в деле участвовало только восемь, что серьёзно меняло всю ситуацию.
Ушаков и Карпухин ежедневно устраивали совещания, определяя дальнейшие планы. Сразу же, чтобы враг не скучал, наш флот принялся его активно беспокоить, прощупывая систему батарей англичан на море. Паровые фрегаты Мышецкого то и дело показывались в их видимости, поднимая никосферы, промеряя глубины и определяя пределы дальности стрельбы орудий противника.
Коллингвуд понимал, что скорой помощи от Джервиса ждать не приходится: бедняга-адмирал был ранен при Картахене, к тому же его корабли, и так потрёпанные русскими, пострадали от штормов во время прохождения вокруг Пиренейского полуострова, а этим воспользовался де Галль. Флот Понанта атаковал истерзанных англичан возле островов Силли[5]. Французы желали отомстить давно ненавидимому противнику той же платой унижения, что долго терпели сами. Джервис дрался как лев, оставив врагу на растерзания целых пять кораблей, он вывел остальные из боя и сохранил флот для Англии.
Впрочем, ему самому это не принесло ничего хорошего, в конце сражения славнейший адмирал Британских островов был снова тяжело ранен и умер на мостике, так и не узнав, что его план увенчался успехом.
В таких условиях у Гибралтара только и было надежды — просидеть в осаде как можно дольше. Следовало ждать, что король Георг либо сможет собрать новый флот, либо заключит мир. Коллингвуд был человеком деятельным, так что англичане пытались беспокоить наши войска непрерывными вылазками, что, впрочем, им не очень-то удавалось: никосферы лишали противника шансов что-либо совершить при дневном свете, а ночью русские егеря были более зорким и внимательным противником, чем того хотелось бы губернатору Гибралтара.
Так что, после третьей попытки ночной атаки силы на подобные действия у обороняющихся иссякли, впрочем, как и энтузиазм. Русские строили свои укрепления быстро, словно пчёлы соты, уже через две недели на позициях появились первые осадные орудия, а главное — ракетный полк, и начались обстрелы крепости.
В то же время Ушаков вполне разобрался с системой защиты Гибралтара и принялся бомбардировать батареи англичан с моря, что заставляло Коллингвуда метаться между угрозами. Радиус поражения артиллерии противников оказался примерно одинаков — удачные позиции и угол возвышения пушек англичан вполне компенсировались более высокой дальнобойностью новых русских орудий. Так что всё зависело от умения пушкарей.
Здесь люди Карпухина и Ушакова смогли удивить противника, ежедневно оказываясь чуть точнее у удачливее, да и сами командующие ели свой хлеб совсем не даром. К тому же на осадные позиции вставали всё новые и новые орудия. Три недели непрерывных бомбардировок привели неуязвимую «скалу» в весьма потрёпанное состояние. Сам Коллингвуд был тяжело ранен, его преемник, генерал Роуг — убит, настроение гарнизона превратилось в паническое. Когда же ещё через неделю непрерывных обстрелов на глазах обороняющихся в глубине русских укреплений принялись выстраиваться, готовясь к штурму, обряженные в латы гренадеры, то Гибралтар выбросил белый флаг.
Падение считавшейся неприступной крепости, причём не в результате многолетней блокады или измены, окончательно убедило Европу, что с Россией сейчас шутки плохи.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
— Мой Бог! Мой Бог! — повторял, словно заведённый, казавшийся очень усталым немолодой человек, сидевший в карете перед Ньюгейтской тюрьмой[6].
Сколько тысяч лондонцев собралось в этот дождливый день на улицах, с которых были видны ворота в страшное узилище, а точнее, на площадь, где проходило столь жуткое и притягательное зрелище, было не понять. Казалось, что весь город собрался здесь и наблюдал за чудовищной по своей жестокости казнью несчастного лорда Чарльза Колдфилда, также известного как «светоч», «пророк» или просто «лидер омерзительных луддитов».
— Не стоило Вам, Василий Петрович, сюда приезжать. — тихо, по-английски проговорил человек аристократического вида, сидевший вместе со стариком, — Сердечко Ваше не шибко хорошо себя ведёт…
— Бросьте, сэр Генри, с этим человеком связана вся моя жизнь, разве бы я мог допустить, чтобы он умер без моего последнего прости? — покачал головой русский агент.
— Он умирает уже два часа, и вряд ли ему позволят сделать это быстро, Василий Петрович. Может, всё-таки уедем? — участливо спросил его собеседник.
— Пока нет. Колдфилд так и не сказал ничего, пока молчит… — смотрел в окно тот, кого знали как Питера.
— Вы ждёте от него откровений? — удивился хозяин кареты.
— Он без этого не сможет, и я хотел бы его услышать. — вздохнул старик.
— Почему? Луддиты попробуют его спасти?
— Наверняка. Но солдат слишком много. У них здесь ничего не выйдет. — почти равнодушно говорил бывший купец и сектант.
— То есть выйдет где-то ещё? — хитро прищурился аристократ.
— Конечно. Пусть Черкашин и считает, что восстание пока не готово, но мне-то мниться, что оно начнётся прямо сегодня. — также без особого выражения проговорил Василий Петрович.
— Что? Луддиты? — удивился его собеседник.
— Да что они? Люди устали. Голод, чума, разорение, поражение за поражением. Смерть Джервиса, падение Гибралтара и высадка французов в Ирландии совсем подорвали их доверие к королю. Казнь лорда Чарльза должна была отвлечь людей от тягостных мыслей, но он всё-таки слишком популярен среди горожан. Его считают святым и бедняки, и аристократы, да и смерть его пугает и тех и других… Разве что католики могли бы поддержать его казнь, да те уже сбежали или умерли… Да и глупость это — пытаться сделать такую не шибко значимую фигуру, пусть и главу наводящий ужас секты, главным виновником поражения…
Так что, когда лорд Колдфилд произнесёт свои последние слова, всё и начнётся.
— А он обязательно скажет нечто, провоцирующее волнения? Его уже повесили, но не до смерти, сейчас его приводят в чувство, чтобы отрезать ему гениталии. Неужели у него хватит сил не просить пощады? — со вздохом проговорил хозяин кареты.
— Светоч, сэр Генри, никогда не сдастся. Он совершенно уверен, что он посланник Бога. А перед лицом Всевышнего не предают. — старик повернулся к собеседнику, и морщинки вокруг его глаз собрались от улыбки в пучки, словно две высохшие сливы.
— Посланник Бога… — задумчиво, будто смакуя каждый звук, произнёс аристократ.
— Именно. — снова улыбнулся русский агент, — Он уверен в этом, но ведь не только он, а уж после его речи — не сомневайтесь, сэр Генри,
