Муля, не нервируй… - А. Фонд
— Ордер выдан на твоё жильё, — процедил я и, видя, как набычился фрезеровщик, попытался достучаться до его крошечного мозга. — Григорий! Ты, конечно, можешь его сейчас выгнать. Он вернётся в комиссию по жилью и ему дадут другую комнату, в другом доме…
— Вот пусть и дадут! — мстительно рыкнул Григорий, — пусть где хотят, там и дают! А здесь он жить не будет! Я так сказал!
— Тогда к вам пришлют другого человека, — терпеливо продолжил я. — Посмотри на товарища Жасминова. Он культурный, аккуратный, вежливый. Будет хорошим соседом. А представь, ты его сейчас выгонишь, а натомись придёт какой-то забулдыга? И будет все ночи подряд водяру квасить. Или девушка с младенцем. Он будет всю ночь кричать. А она будет бегать туда-сюда на кухню, то бутылочку с молоком подогреть, то за пелёнками… ночью… мимо вашего дивана…
Лиля горестно всхлипнула, мои примеры ей не понравились.
— А он весь день работает, — продолжил я, и обратился за уточнением к бледному Жасминову, — работаете же, товарищ Жасминов?
— Д-да, конечно! — с готовностью закивал тот, — я работаю. Пою. Тенор я. В театре пою.
— Ах! — всплеснула руками Лиля и её лучистые оленьи глаза засияли от восторга, — а в каком театре, скажите пожалуйста, товарищ Жасминов? Я ведь тоже в театре пою…
— Да? А что же вы поёте? — живо заинтересовался Жасминов и даже собирать исподнее на полу забыл.
— Да так. Пока только куплеты, — смущённо зарделась Лиля, — но вот когда-нибудь я исполню великую арию! Ах, если бы вы знали. Я так мечтаю исполнить «Арию Виолетты» из «Травиаты» Верди…
Её глаза затуманились.
— Да, эта ария так прекрасна, — с придыханием сказал Жасминов, — блестящая, искристая, как шампанское в хрустале… я так и вижу, как вы её поёте. У вас ведь очаровательный голос, Лилия… особенно верхний регистр…
Лиля ещё больше зарделась. Похвала ей понравилась.
Григорий от этого побагровел и начал рычать, а я понял, что все эти театральные разговоры надо срочно прекращать. Иначе быть беде.
А старуха Варвара Ложкина (это которая бывшая надзирательница) недовольно прошипела:
— Ну всё, теперь начнётся непотребство. Мало того, что плафон в прихожей расколотили, так теперь ещё и разврат.
И зло сплюнула.
А Лиля посмотрела на Григория своими кроткими оленьими глазами и печально вздохнула. И Орфей Жасминов остался жить в коммунальной квартире.
На этом инцидент был исчерпан. Все разошлись по комнатам. А я отправился за деньгами по адресу из письма.
Одолжил у Беллы тридцать копеек на проезд в трамвае и с таким вот стартовым капиталом отправился покорять новый мир.
Новый мир встретил меня неторопливой суетой: звенели трамваи, перекрикивались мальчишки, гудели клаксоны автомобилей. Но в принципе для меня, измученного агрессивной урбанизацией двадцать первого века, это была практически тишина.
Благодать и безмолвие.
Я неспешно шагал по широкому проспекту, вдыхал, в сущности, чистый воздух и радовался жизни. Просторные, заполненные светом улицы, первые высотки — всё это создавало впечатление чистоты и воздушности. Я шел и наслаждался прогулкой. В голове крутилась весёлая песенка про тридцать три коровы.
Я прошел мимо клуба рабочей молодёжи, мимо нового здания библиотеки, повернул к парку отдыха. Вдалеке виднелись магазины «Мясоторг» и «Овощи-фрукты». Я запомнил дорогу, на обратном пути надо будет зайти, скупиться. А то дома хоть шаром покати. Ещё узнать бы, где хлеб продают. Повернул и вышел на неширокую старинную улицу. Апрель только-только начинался, люди, спешащие навстречу, кутались в пальто и ватники. Женщины были исключительно в тёплых платках или шалях неброских расцветок. Лишь один раз я встретил модницу в кокетливой шляпке. Почувствовав мой интерес, она задорно стрельнула на меня глазками и унеслась дальше, по своим делам. Головные уборы мужчин были разнообразнее: шапки, шляпы, картузы. Последние преобладали.
Пахло подсыхающей весенней землёй и простым советским энтузиазмом. Уставшие от войны и лишений люди, наконец-то выдохнули и теперь радовались любому поводу. Лица у них были простые, открытые.
Я повернул на нужную улицу, покрутил головой в поисках дома № 61.
На третий этаж взбежал по заляпанным побелкой ступенькам — лифт ждать не стал. Обитая дерматином дверь ничем не отличалась от остальных дверей, которые выходили на площадку.
Открыл дверь (ключ идеально подошел), вошел в квартиру и да, на столе обнаружил пакет из плотной обёрточной бумаги.
Взял его в руки и оглянулся — казалось, что сейчас из-за угла выскочат агенты и с криками «ата-та!» повяжут меня. Но всё было тихо.
Осторожно я вскрыл пакет. И да, там были деньги. Много-много денег.
У меня аж испарина на лбу выступила. Я начал считать, пересчитывать и сбился. Опять начал и опять сбился. От волнения вспотел. Лихорадочное возбуждение охватило меня, руки дрожали.
Нет, в таком состоянии этого делать не надо. Повинуясь интуиции (или опыту прошлой жизни), я вытащил две самых мелких купюры разного номинала, тщательно измял их и сунул в разные карманы. Остальные аккуратно сложил обратно и закрыл пакет.
Нужно будет его где-то припрятать.
Я поискал глазами какую-нибудь сумку, но в квартире, кроме пыли и старого стола, больше ничего не было. Тогда я снял исподнюю рубаху, рубашку и пиджак надел обратно, сверху пальто, а деньги завернул в неё, поместились все пачки, и крепко связал рукавами.
Всё, не выпадет.
Прятать свёрток в этой странной квартире было неправильно. Я не знал, чьё это жильё. Вдруг хозяева вернутся.
Но и носить с собой такую сумму было чревато.
Поэтому я поступил просто — вышел в подъезд, запер квартиру, поднялся на три лестничных пролёта, почти под чердак и сунул свёрток на загаженную голубями балку сверху. Чтобы он случайно не свалился, я привязал его к балке рукавами исподней рубашки.
Если случайно не обнаружат, то будет храниться, сколько надо.
Интуиция, как оказалось, работала у меня на все сто.
Как только я вышел из подъезда, ко мне подошёл ничем не примечательный товарищ с колючим взглядом, чуть приоткрыл полу плаща (нет, он не извращенец, просто ксиву продемонстрировал) и тихо сказал:
— Пройдёмте, товарищ.
Я не стал выпендриваться, и мы прошли. Буквально за угол.
Там ещё два таких же невзрачных человека быстренько и профессионально обшманали меня.
Продемонстрировав колючеглазому Мулин носовой платок не первой свежести, пробитый трамвайный билетик, огрызок карандаша и две измятые мелкие купюры, один из товарищей тихо сказал:
— Чисто.