Барометр падает - Василий Павлович Щепетнёв
Я же валялся на раскладушке в одних итальянских боксёрах, принимал солнечную ванну, и попутно вырабатывая витамин Д. Он пригодится, этот витамин. В Берлине. В Западном Берлине.
— Ну, молодёжь, как настроение?
Это Андрей Николаевич неслышно подкрался к нам. Ну, почти неслышно. Если не прислушиваться.
Молодежь — это Ми и Фа. Деда, деда, и бегом обниматься.
— Пойдём за грибами, а? Пойдём?
Мелкие согласились.
— Миша, не составишь нам компанию?
Я оделся в дачное — спортивный костюм. Динамовский. Андрей Николаевич тоже в спортивном костюме, но спартаковском.
Идём. Ми и Фа с ведёрками, а мы налегке.
Идти недалеко, в маленькую берёзовую рощицу.
— Ищем, ищем, ищем!
И мелкие принялись искать. А мы — за ними следить. Нет, поганки здесь не растут, проверено, и малышки в рот с земли не тянут, приучены, но контролировать необходимо.
В роще водились лисички. Много. Ми и Фа их собирали, а мы с Андреем Николаевичем вели неспешную беседу.
— Как танки, не сильно напугали?
— Сильно, — честно ответил я. — Такой выстрелит по дому, и — птичка, будь здорова.
— Ты допускал, что наши танкисты могут стрелять по нашим домам?
— И сейчас допускаю. Теоретически. Если им отдадут приказ.
— Как ты себе это представляешь?
— Прилетит снаряд, вот и всё представление.
— Нет, как ты представляешь ситуацию, в которой кто-то отдаст такой приказ?
— Революция сейчас невозможна: верхи могут управлять, низы если и не благоденствуют, то благодушествуют. А вот дворцовый переворот — как знать, как знать. И командир танка, приняв четвертинку для храбрости, вдруг да и скажет: а что, ребята, однова живём, не пальнуть ли нам в этих зажравшихся сволочей? У них там квартиры с двумя нужниками, комнаты по шестьдесят метров, а у нас?
И пальнут. Но это, конечно, только в самом крайнем случае.
— Крайнем случае… — проговорил Стельбов. — Не бойся, крайнего случая не будет. Ночью все танки вернутся в места расположения. Это были учения. С применением бронетехники. Тренировка на случай стихийных бедствий. Готовится сообщение ТАСС. И точка.
— Вот и славно, — я не удержался, и тоже сорвал несколько лисичек. Жаль, ножа нет, но можно и руками. Грибнице это, как я прочитал в синей энциклопедии, не вредит.
— Но насчёт «зажравшихся» ты уловил верно. Растёт, растёт недовольство. И готовится важное решение. Вводится понятие прожиточного максимума. Точнее, будет введено. В начале ноября проект закона вынесут на всенародное обсуждение, и с будущего года он вступит в силу.
— И что это за зверь — прожиточный максимум? — спросил я, не очень, впрочем, удивившись.
— Максимальный доход советского гражданина.Он не должен превышать среднегодовой доход более, чем в пять раз.
— То есть если сегодня средняя зарплата по стране сто пятьдесят рублей, максимум будет семьсот пятьдесят?
— Ну, во-первых, средняя зарплата сейчас не сто пятьдесят, а сто шестьдесят пять, а, во-вторых, рассчитывается не месячный, а годовой доход, но да, в принципе так. Округленно десять тысяч в год на одного работающего. Минус подоходный. Тебе не хватит? Утешу: перерасчёт будет ежегодным, и сумма постепенно будет расти.
— Интересное предложение, — протянул я.
— Не предложение, Миша. Решение. Оно уже принято, остаётся уточнить детали и законодательно оформить.
— А как же…
— А так, Миша. Закрывается лавочка. Композиторам, драматургам и прочим баловням муз придётся ограничиться десятью тысячами.
— В год, — уточнил я.
— Конечно, в год. Думаешь, все бросят сочинять, и пойдут в рыбаки, сталевары и трактористы?
— В трактористы не пойдут. Но сочинять станут меньше.
— И очень хорошо. Лучше меньше, да лучше! А то порой гонят такую халтуру — и смотреть стыдно, и уши вянут. Трали-вали, тили-тили…
Я не ответил. Что тут ответишь?
— Но это не всё, Миша, — в голосе Стельбова я расслышал и злорадство, и сочувствие. — В скором времени примут совместное постановление Верховного Совета и Совета Министров, прямо запрещающее советским гражданам иметь счета в зарубежных банках.
— А как же… — снова начал я.
— Все счета владельцы должны будут перевести во Внешэкономбанк, и уже здесь, на Родине, тратить денежки. Чтобы они работали на нашу экономику, а не на заграничную. Разумеется, в пределах прожиточного максимума тратить.
— А если заработает больше?
— Сможет забирать частями, никто никого грабить не планирует. Столько-то в один год, столько-то в другой. Вот как ты, Миша, получаешь ежегодно десять тысяч чеками. Согласись, недурно вышло?
— Стало быть, я был подопытной крысой?
— Первоиспытателем, Миша, первоиспытателем. Ну, или птичкой, если тебе больше по душе зоологические сравнения. Гордись, эксперимент признан успешным.
— Горжусь, Андрей Николаевич, горжусь. Одно только смущает меня.
— Только одно? Что же?
— Денег, что лежат у меня во Внешэкономбанке, исходя из порций по десять тысяч в год, мне хватит до две тысячи сорок второго года. Сейчас будет матч с Карповым, и призовые — миллион, а в случае победы целых два. Это мне на двести лет вперед хватит, а разве я столько проживу?
— С такими-то деньгами почему бы и не прожить? — усмехнулся Стельбов.
— Я, конечно, не лектор… то есть не экономист, но эффект, экономический эффект представляется мне незначительным.
— Да, ты не лектор. Экономический эффект не главное, цель — укрепление социальной справедливости, достижение социального равенства.
— Ага, чтобы не было богатых.
— Мы не аскеты, уравниловки не допустим, но надо же и меру знать, — пожал плечами Стельбов.
— Но вдруг кто-то возьмёт, и не переведёт деньги во «Внешэконом», оставит в «Лионском Кредите», или «Дойче Банке»?
— Уголовная статья, и серьёзная уголовная статья.
— А если человек останется на Западе? — голосом кинопровокатора спросил я.
— Кто хочет остаться на Западе, тот и без закона о прожиточном максимуме там останется. Уже остаются, тебе ли, Миша, не знать, — это он на маменьку намекает, Стельбов. На Марию Соколову-Бельскую, оперную суперзвезду.
— Но таких людей… индивидуумов, — продолжил он, — будет мало. Единицы буквально. Родина без них проживет, а вот проживут ли они без Родины?
— Теория грибницы, — согласился я.
— Какая теория?
— Вот если
