Лабух - Иван Валерьевич Оченков
С этими словами, он извлек из-за пазухи пухлую пачку «совзнаков» миллионов примерно на пять. — На ка вот, на представительство….
Что тут говорить, предложение было щедрым, вот только…
— Увы, но как ни лестно, вынужден вам отказать!
Ей богу, если бы я встал на голову и исполнил сальто-мортале, присутствующие удивились меньше.
— Коля, ты что, с ума сошел? — пискнула Корделия.
— Молодой человек, — в голосе Грохотова прорезался металл. — Я ведь два раза не предлагаю!
— Я тоже. Помните, как приходил к вам устраиваться? Просил дать мне возможность спеть?
— Не припоминаю…
— Вы тогда ещё Федота кликнули. Очевидно, чтобы спустить меня с лестницы…
— Ах вот оно что, — вспомнил, наконец, нэпман и неожиданно стал вежливее. — А вы, стало быть, обиделись?
— Тогда я был голый, босый и голодный. Гитары не было, знакомств тоже… за харчи готов работать… Теперь — нет!
— Цену набиваете?
— Не без этого. За всё, дорогой мой Пётр Михайлович, в этой жизни надо платить. И артисты в этом смысле нисколько не исключение!
— И сколько же вы хотите?
— Десять лимонов аванса и по пять за выступление.
— Известно ли вам, что я вовсе не плачу жалованья большинству своих сотрудников? На чаевые живут, да ещё и долю метрдотелю заносят…
— Вот такие как вы, до революции народ и довели.
— А вы, значит, красный? — нехорошо прищурился собеседник.
— Ну, что вы. Я просто артист. А поскольку вы меня ещё не наняли, могу говорить правду в лицо. Это привилегия шутов и смертников.
— Ха-ха-ха, — засмеялся Грохотов. — Какой всё же прелюбопытный субъект… будь, по-вашему! Вот вам десять, — рядом со всё ещё лежащей на столе пачкой появилась вторая, пожиже, но состоящая из стотысячных купюр. — Жду вас завтра в новом костюме…
— Пётр Михайлович, — заскочил к нам с бешено сияющими глазами Федька. — Уходить вам надо!
— Что случилось?
— Облава милицейская. Давайте я вас с барышней черным ходом выведу…
— Идём, — решительно заявил нэпман, после чего обернулся ко мне, и на его губах появилось нечто вроде усмешки. — Прошу запомнить, аванс вы получили!
— Я бы согласился и на половину!
— А я дал бы вдвое больше!
Через мгновение они с Корделией исчезли, а я сгрёб деньги в охапку и рассовал относительно мелкие купюры по карманам, пачку стотысячных же запихнул в голенище сапога. Сейчас будет обыск, но вполне вероятно, что поверхностный. Глядишь, что-нибудь сохраню. А нет, значит, судьба…
Когда милиционеры во главе с Фельдманом ворвались в зал и принялись шмонать нашу публику, я уже вышел на сцену. Гитару убрал подальше, мало ли, инструмент хрупкий, а сам сел за пианино и заиграл отрывок из оперетты Оффенбаха «Орфей в аду». Под неё ещё канкан танцуют…
— Прекратить балаган! — громко крикнул командовавший облавой Фельдман.
Мне ничего не оставалось, как сменить «инфернальный галоп» на нечто более революционное…
— Вихри враждебные веют над нами, тёмные силы нас злобно гнетут…
Увы, но «Варшавянку» тот тоже не оценил.
— Семёнов, ты что творишь? — злобно прошипел начальник милиции, едва не придавив мне пальцы крышкой.
— Несу культуру в массы, товарищ Фельдман! А что, революционные гимны вам тоже не нравятся?
— Немедленно прекратить! Я приказываю!!!
— Так бы сразу и сказали!
Несмотря на риск, оно того стоило. Рядовые участники мероприятия поняли, что я знаком с начальством, и не лезли, пока бедный артист смирно сидел на винтовом табурете и не отсвечивал. В какой-то момент даже показалось, что про меня забыли, но нет. Появился насупленный Никифор и повел в кабинет, временно превращённый в допросную.
— Товарищ Семёнов! — ожег взглядом сбившегося с пути красного конника главный милиционер Спасова. — Как тебе не стыдно бывать в таких злачных заведениях? Ты же будённовец!
— Прошу прощения, но я здесь, некоторым образом тружусь, а не бухаю! Зарабатываю, так сказать, на хлеб насущный…
— Ты нам тут дурочку не валяй! — дискантом пропищал помалкивающий до сих пор Никишка. — Притворяешься трудящимся, а сам нэпманов развлекаешь!
— И кормлю на эти деньги семью квартирной хозяйки! — огрызнулся я. — От тебя ведь толку ноль.
— У меня паёк! — возмутился тот, но видимо припомнил его размеры и сконфужено замолчал.
— Товарищи…
— Ты нам теперь не товарищ!
— Хорошо. Граждане. Могу я узнать, что вы тут вообще забыли?
— Разыскиваем уголовника Говоркова, по кличке Митяй.
— Это такой тощий, со шрамом на левой щеке?
— Угу, — буркнул Никифор.
— Обычно ходит в клетчатом пиджаке и соломенной шляпе?
— Да-да! — у Фельдмана аж глаза загорелись.
— И при ходьбе немного раскачивается, как моряк?
— Точно!
— Не, не видал.
— Да ты что? — подскочил ко мне Фельдман и схватил за грудки. — Издеваешься, гад?
— Ушел он, — шепнул я, расходившемуся милиционеру. — В аккурат перед вашим появлением. И не только он, кстати…
— Правда?
— Хочешь, побожусь?
— Не надо, — отпустил меня милиционер. — Но, ведь это значит…
— Течёт у вас, граждане-товарищи, — вздохнул, поправляя видавшую виды одежонку. — Стучит кто-то на сторону, как дятел перед случкой!
— А кто?
— Вам виднее. Вы тут начальник.
— Может, всё-таки пойдёшь ко мне в милицию? Голова у тебя варит, да, и наблюдательности хоть отбавляй…
— Нет, гражданин Фельдман. Мне работать нужно, чтобы прокормиться, а теперь ещё и на квартиру гроши понадобятся. Со старой-то, поди, выгонят теперь…
— Погоди, а ты что, до сих пор у Никишки проживаешь? Я же обращался в Исполком…
— А товарищ Гулин на ваше обращение большой хрен положил!
Недаром говорят, что наглость — второе счастье! Обыскивать меня так и не стали, зато ещё раз связались с исполкомом и напомнили отдельным несознательным товарищам на разные скользкие обстоятельства. В общем, уже на следующее утро я стоял перед красным как вареный рак Гулиным и с интересом выслушивал его жалобы.
— Ну, что я могу поделать, товарищ Семёнов? — причитал он. — Нет у меня фондов! Что я, товарищу Фельдману, родить их должен?
— Скажите, а не может ли в данном случае помочь, ну скажем, лимон? Мелкими купюрами.
